Кардинал Ришелье и становление Франции - Энтони Леви

Благосклонность Людовика к нему отнюдь не исключало ни платонических отношений с Мари де Отфор, придворной красавицей и камеристкой Анны Австрийской, ни (среди старшего поколения) с самим Ришелье, от которого в определенный период своей жизни король был эмоционально зависим. Ришелье также понимал, что если ему удастся завоевать доверие короля, он сможет не только достичь собственного возвышения и обогащения, но также найти способы, которые помогут восстановить религиозный мир и некоторую степень социальной гармонии среди крестьянского населения. Время от времени уже начинали вспыхивать восстания против налогового гнета. Он никогда не выбирал насилие, когда его можно было избежать, и в его меморандумах королю неизменно содержатся обоснованные призывы проявить снисхождение в тех громких судебных процессах, которые по настоянию короля заканчивались казнью.

Хотя Ришелье имел крепкое телосложение, постоянное нервное напряжение порой доводило его до вспышек неистовства, которые он находил унизительными для себя. Периодически он страдал от мигреней и невралгии. Лихорадка, которую он подхватил в 1611 г., с 1621 г. время от времени начала проявляться снова. Его кожа продолжала покрываться язвами, и он страдал от жестокой геморроидальной боли, которая периодически не позволяла ему передвигаться иначе как лежа. Позже, приблизительно с 1632 г., его беспокоило затрудненное мочеиспускание, а еще два года спустя к его недугам добавились ревматизм и зубная боль.[112] Случались и периоды облегчения, но очень часто то, что казалось аскетическим высокомерием Ришелье, было следствием отказа подчиняться физической немощи и желания подавить ее внешние проявления. Он ел мало и преимущественно в одиночестве, хотя его официальный стол обычно накрывали на четырнадцать гостей, неизменно высокого ранга.

Ришелье специально ничего не делал для того, чтобы избежать репутации холодного и надменного человека или, наоборот, заслужить ее. Она была той ценой, которую ему пришлось платить за то, что он держал свои мысли при себе, заметал свои следы, стараясь, чтобы никакие личные документы, в том числе доносы осведомителей, не дошли до потомков, и стремился казаться скорее простым проводником, чем инициатором королевской политики. Его метод влиять на принятие политических решений заключался в частом представлении королю четких политических меморандумов, которые тот дополнял своими комментариями и возвращал обратно. Кроме того, Ришелье защищал себя, прячась за непривлекательным образом надменного лицемера.

Гранды видел в нем князя церкви и, по сути, главного министра государства, единственного поверенного короля в политических вопросах, отдаленного, непроницаемого, могущественного и безжалостного. В действительности же его выдающимися качествами были терпеливость, утонченность, самоконтроль, острое политическое видение, глубокая психологическая проницательность и очень твердая решимость добиться величия для короля, достойного положения для себя и славы для Франции.

Он старался избегать визитов официальных гостей, когда мог. Когда же этого не удавалось, он был олицетворением любезности, простоты и обаяния. Мы имеем десятки свидетельств — далее со стороны противников Ришелье, — говорящих о его вежливости, скромном поведении, благородстве, тактичности, обходительности и даже теплоте. Домочадцы любили его, и даже Таллеман, который терпеть не мог Ришелье, признает его верность друзьям, союзникам и слугам. Его подчиненные, со своей стороны, были безоговорочно преданы ему. Для него было важно, чтобы его аристократическое происхождение, церковный статус и положение первого министра в королевстве были очевидны для всех и признаны всеми, но его светский имидж тоже был маской, которую он при первой возможности снимал.[113]

К сожалению, трудно определить, какие из множества историй о поведении Ришелье правдивы, а какие — нет. Рассказ о том, как Ришелье однажды облачился в маскарадный костюм, для того чтобы позабавить Анну Австрийскую, — явно злонамеренная выдумка. Таллеман является нашим главным поставщиком анекдотов, но он всегда старался придать, пикантность скучным сплетням и часто — как в рассказе об окончательной отставке литературного секретаря Ришелье и его «мальчика на побегушках», Буаробера, — изображает правду в карикатурном виде. Буаробер, несомненно, пропустил известную парижскую проститутку и бывшую актрису на открытую репетицию пьесы «Мирам», проходившую в 1641 г. в одном из самых маленьких личных театров Ришелье в Пале-Кардинале, а та постаралась, чтобы ее присутствие заметил Гастон, который также явился без приглашения. На первый вечер вообще явились непрошеными многие дамы; они назвались именами, которые, как им было известно, есть в списке, и их рассадили по местам. Король в присутствии Гастона подшутил над Ришелье по поводу женщин, присутствовавших на репетиции, и Гастон сказал, что видел там даже актрису. Таллеман пишет, что Ришелье, по слухам, был в ярости. Таллеману нужно было просто представить Ришелье в смешном или даже нелепом виде, и поэтому он сообщает, что это герцогиня д’Эгийон настояла на отставке Буаробера, но из этого рассказа трудно понять, что именно произошло и была ли реакция Ришелье или его племянницы чрезмерной.[114]

К несчастью, Филипп де Шампень не писал портретов Ришелье, гуляющего по саду или гладящего кошек, которых тот очень любил, и мы вряд ли когда-нибудь узнаем, насколько он позволял себе расслабиться в компании близких друзей. Когда была такая возможность, он удалялся в свое сельское имение Рюэль, приблизительно в восьми километрах от Сен-Жермена. В 1633 г. он приобрел за 105 000 ливров замок и прилежащие к нему фермы, на одной из которых часто останавливался во время перестройки здания, а в 1635 г. за 216 000 ливров Ришелье купил все оставшиеся земли. Герцогиня д’Эгийон, которой он оставил эти владения и у которой Людовик XIV собирался купить их, утверждала, что Ришелье потратил 780 000 ливров на расширение замка и разбивку его знаменитых регулярных садов, по которым кардинал любил, беседуя, прогуливаться взад и вперед, в основном до и после обеда и ужина.[115] Он любил музыку и общество забавных людей, например Буаробера, который умел отвлечь его от серьезных дел, или общество равных, с которыми мог чувствовать себя непринужденно, — вроде нескольких пожилых священнослужителей. Он мог быть остроумным и радушным, оставаясь в то же время величественным, и, хотя порой злился, никогда не позволял себе неучтивости. Он не избегал хвастовства, но качеством, абсолютно чуждым его характеру, была вульгарность. Во всем, что он делал, чувствовался стиль.