Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский

Этого короля, носителя этой идеи, люди попросту и совершенно искренне любят, «жалеют» его в годы разгромов, даже когда это лично никчёмный король, как Филипп VI или Иоанн II. О здоровье Карла VI люди молятся и постятся по всей стране, и жалостливая нежность к больному королю звучит и у Жерсона, и у Марии Робин в её пророчествах, и у многих других.

Жанна тоже будет считать, что в Домреми и в Вокулёре она – не «во Франции». Но она будет знать, что в Вокулёре – «королевские палаты», и она придёт в Вокулёр «принести королевству помощь Царя Небесного».

Привязанность всех сословий к королевской власти такова, что в 1413 г. кабошьены и не рискнули сразу расправиться с дофином, хотя имели для этого как будто все средства в своих руках. Нужно дальнейшее углубление кризиса, дальнейшее помрачение религиозно-этического сознания страны, начатое университетским прославлением рю Барбет, чтобы бургиньоны получили возможность открыто восстать против монархической преемственности. Но тогда – и только тогда – им уже ничего не будет стоить перейти последнюю черту и выдать королевство англичанам.

И только этим путём для английских королей явится действительная возможность овладеть французским престолом, – во что раньше и сами они никогда серьёзно не верили.

Даже в последние годы XIV века, при уже начинавшемся внутреннем кризисе во Франции, английский король по сравнению с французским казался посторонним (итальянским) наблюдателям «маленьким корольком». 50 лет войны кончались для Англии чистым проигрышем. Вопреки видимости, агрессия не оправдывала себя и экономически. Жан Жувенель дез-Юрсен был прав, когда писал: «Ты не можешь сказать, англичанин, что война, которую ты вёл во Франции, когда бы то ни было пошла на пользу твоей стране; но твои люди и твоё золото должны были здесь погибать». Даже в период своих самых блестящих успехов, несмотря на контрибуции и на организованный грабёж, Эдуард III трижды разорялся (чем и вызвал, между прочим, по всей Европе страшнейший крах нарождавшегося финансового капитала).

Но в Англии, особенно среди дворянства, был всё же значительный элемент, привыкший к лёгкой наживе от континентальной войны. Рассказывая про эти годы, Жувенель пишет о «закоренелой ненависти англичан, которые были как бешеные от потерь, понесённых ими во Франции, и потому все время замышляли конечную гибель этого королевства; часто они появлялись с оружием в руках, то в Гюйени, то в Бретани, то в Нормандии или в Пикардии, сжигали дома и урожаи, брали пленных и уводили их в Англию». Когда Ричард II решил ликвидировать войну, женился на дочери Карла VI и фактически вступил с Францией в союз, он натолкнулся на сопротивление своих баронов. Его мирная политика стала едва ли не главной причиной его свержения с престола, которым овладел его двоюродный брат Генрих Ланкастер, как несомненный глава военной партии.

В монархической Франции эти события ещё усилили отвращение к англичанам: те убили своего законного короля и на престол посадили убийцу минуя ближайших наследников (каковыми по английскому праву несомненно, были потомки по женской линии второго сына Эдуарда III, герцога Кларенского, – Мортимеры и затем Йорки). И чтобы понять моральную обстановку второй половины Столетней войны, нужно помнить, что Ланкастер, узурпировавший английский престол, возобновил войну против Франции под предлогом династических претензий, которые для него были основаны вообще уже неизвестно на чём.

Умные, расчётливые и циничные, первые Ланкастеры – Генрих IV и Генрих V – сознавали, конечно, что и в Англии, и во Франции на все их действия смотрят как на явное беззаконие, и они всё же сумели придать своей политике своеобразный и вполне опеределейный морализирующий элемент. С самого начала они стали подчёркнуто выступать и внутри, и вовне в роли «светского меча» Римской Церкви. Обвиняя Ричарда II в терпимости по отношению к последователям Виклефа, еретикам-«лоллардам», и даже в прямом сочувствии им, Генрих IV впервые ввёл в Англии Инквизицию, ранее не имевшую туда доступа. Утверждение о прямой связи свергнутого короля с лоллардами было, по-видимому, надуманным; зато английские францисканцы в большинстве своем действительно остались верными законной династии, и Генрих IV в дополнение к инквизиционным кострам начал вешать францисканцев. Так погибло едва ли не самое ценное, что дала средневековая Англия: Оксфордский университет – университет Дунс Скота и Оккама – перестал быть международным очагом францисканской мысли. За пределами Англии Ричард II и в вопросе церковного раскола шёл в фарватере французской монархии; Ланкастеры и тут приняли диаметрально противоположный курс. Сначала они стали решительно поддерживать римскую папскую линию, и Генрих V, возобновляя войну против Франции, придал ей оттенок крестового похода на схизматиков. Затем, после конца раскола, ланкастерская Англия – вместе с испанцами и итальянцами, против французских арманьяков и немцев – встала в Констанце на защиту папских прерогатив.

Этот стиль режима Ланкастеров с самого начала роднит его с бургиньонским Парижским университетом. И когда в дальнейшем они встретят во Франции Девушку, отказывающуюся «кому бы то ни было повиноваться против Бога», Ланкастеры, естественно, узнают в ней не столько «лоллардку», как писал Анатоль Франс, сколько представительницу того церковного и всё же совершенно иного христианства, которое они у себя разгромили в Оксфорде.

Возможность англо-бургиньонского сговора носилась в воздухе с самого начала французской гражданской войны. С тех пор, как Иоанн Неустрашимый потерял власть в Париже, его контакты с Англией становились всё более частыми. Но, повторяем, «изменить королевству» открыто бургиньоны не могли без дальнейшей психологической подготовки. Хотя революция 1413 г. была уже, несомненно, направлена против наследника престола, они продолжали громко кричать о своей «верности королю и королевству». Так же точно предположение о том, что они готовы «податься под англичан», они яростно отвергали как злостную клевету. В действительности, как сообщает бургиньон Монстреле, в недели, предшествовавшие англо-французскому разрыву, Иоанн уже недвусмысленно дал знать дофину, что в случае непринятия его условий «ни он, ни его вассалы не будут сражаться против англичан, если те нападут на королевство». Но когда высадка англичан стала фактом, Иоанн начал громко провозглашать свою готовность биться с внешним врагом и проманеврировал так, чтобы вышло, будто арманьяки сами отвергли его помощь.

Овладев Арфлёром, Генрих V вышел на север, «выжигая всё, убивая людей, захватывая детей и уводя их» (Жувенель). На Азенкурском плато 25 октября 1415 г. брошенную ему наперерез арманьякскую армию постигла одна из самых страшных военных катастроф в истории Франции. Местами французские трупы нагромоздились на высоту пики, тем более что победитель, не зная, что делать с огромным количеством пленных, приказал перебить большую их часть, оставив в качестве заложников только самых именитых, в том числе Шарля Орлеанского.

И тем не менее Э. Перруа совершенно прав, когда пишет, что кампания 1415 г. была всего только «очередным английским рейдом». Никакими рейдами и никакой военной катастрофой нельзя было ниспровергнуть французскую монархию и расчистить место для иностранной династии. Привести к этому мог только внутренний французский кризис.