Записки сахалинского таёжника - Валерий Маслов

Инструмент с собой взял: топор, ножовку, пассатижи. Будильник положил в карман рюкзака, — все, хватит, дураков учат! Побежал вниз.

После второй стоянки, где туристы сделали схрон, правда, не понять, для какой цели, через пару сотен метров тропа выходит на речку, и сразу — огромная, глубокая, да к тому же тихая яма. Это аквариум реки Анна. — Нет больших по размерам ям на данной речке. Тропа проходит левым берегом впритык с ямой. В яме возле самого дна стоит кунджа, пять штук. Да какая здоровая кунджа — крупней горбуши! В прошлый раз в яме вообще не было никакой рыбы, даже мальков. Значить, на яме у гнилого зимовья рыбы должно быть много, — пора уже.

Покурил, глядя на аппетитную кунджу, соображая, как ее можно поймать. Сообразил: здесь её можно взять только гранатой! Чего нет, того нет. Зачем нужна эта кунджа, когда внизу должна быть горбуша-серебрянка? — Только больной променяет кунджу на морскую горбушу! Побежал дальше: пятьдесят минут хода и — на любимой яме.

На весь путь потратил час пятьдесят, — больно здорово бежал, спина вся мокрая. Рыбы в яме прибавилось не намного: курится десяток хвостов и, кажется, не серебро. Перекурил это дело, пошёл ниже, тропа до устья идёт левым берегом. Прошёлся минут пятнадцать, где-то с километр, с полтора, спустился. В данном месте тропинка подходит близко к реке, — хорошо видно с тропы, что есть рыба. И не тропинка здесь, а старая заросшая японская дорога.

Подошёл к воде: есть серебро! Хватает рыбки, вся горбуша — серебро. Сходил за тропу в молодой пихтовый подрост. Деревья выросли частоколом, начали губить друг друга, отвоевывая жизненное пространство. Сушняка полно, — выбрал еловую сушину, елка крепче пихты. Сделал черенок метра четыре длиной, закрепил крючок. Ну что, — с почином! А ведь Тимоха не больной. Почему это не больной? — Так мозги встряхнул, что логическое мышление просыпается временами, и очень редко!

Теперь он больной, — ему можно заготавливать икру с серебрянки! Но пока речь об икре не идёт: надо выхватить пару хвостов, сварить покушать. Рыба не подпускает близко. Немногим выше нашёл узкое место, наверное, с десятой попытки подцепил рыбину. Хороша горбуша — мясо алое! А крючок плох, разгибается.

В течение часа выдернул всего десять штук. Зачем? — Икра что бисер. Да хоть немножко сделать, литр, родителям отнести. Он так любит родителей? — Да никого, кроме себя, не любит! В ссоре с родителями, икра или рыба — это перемирие, а значит, ему снова открывают безвозмездный кредит. Вот такая он сволочь: что воспитали, точней, что выкормили, — то и получилось…

Дело в другом: за час десять штук — это никуда не годится! Крючок после каждой пойманной рыбы приходится выпрямлять. Он уже тупой — о камни затупился. Нужно выходить в цивилизацию и кого-то брать с собой. А кого? Естественно, брата двоюродного, Кольку, — он рыбак старый, опыт большой, не то, что у Тимохи.

Нарезал брюшков и две головки — полный котелок. Завёл костерок, сварил ухи, где ложка стоит. Жира много, юшка — объеденье! Не смог много съесть, — больно питательна первая горбуша. Поставил котелок Мурке, та тоже похлебала, немного брюшков съела: всё, мол, больше не хочу. Зажрались, однако!..

Поднялся по реке метров на триста, увидел прекрасное место: за узкими воротами, где метровый перепад, находится большая, глубокая яма, полная рыбы. Дальше, ниже, — ровный перекат. Должно на него хватить сетки!.. Сходил за снастью, установил на перекате, концы как обычно придавил булыжниками.

С левого края ямы лежит огромный серый кусок породы — не валун, площадь большая, метров тридцать квадратных. Забираться на него легко, обратно прыгать не надо: сбежал вниз, прямо к перекату. Внизу на Анне кругом светло-серая порода, так же и на Симау. Натаскал наверх камней, — устроил обстрел ямы.

Рыба заметалась, сеть сорвало с двух концов. Больной браконьер тут как тут: выволок снасть на берег. Десятка три есть! Выковырял улов, снова сеть на прежнее место, на концы камней наложил в два раза больше. Наверх куска породы натаскал булыжников в два раза больше. Значить, обстрел получился в два раза интенсивней, продолжительней…

Сеть всё равно сорвало. Вытащил улов и в третий раз закрепил снасть. Уже нет сил таскать горы камней. Но есть такое слово: надо!

Обстрел, ловля сетки, вырезание рыбы из сетки. — Всё, снасть можно выбрасывать: горбуша на скорости головой влетает в ячею, капроновая нитка глубоко врезается в рыбью голову, — тяжело вытаскивать, ножом гораздо быстрей.

Два часа с лишком активной рыбалки, — браконьер никакой, мокрый и уставший. Да, нужен напарник, одному тяжело. Добыл немногим больше сотни хвостов. Рыба лежит в небольшой выемки возле узкой полосы зелёнки правого берега. Сделал костерок, заварил чая. Тяжело, однако, рубить деньги по-лёгкому! Пил чай, посматривая на кучу первосортной, отличной красной рыбы. Посматривая на свою работу и осознавая, что это не работа, — это чистой воды вандализм! На душе стало так мерзко и пакостно. В куче половина самок, — это, в лучшем случае, икра бисерная.

Зачем самцов брал, почему в речку не выпускал? — Да потому, что у горбуши-серебрянки тяжело сходу отличить самку от самца. Стал пороть рыбу, — самок оказалось гораздо меньше. Вышло всего два литра икры. Столько рыбы угробил! Зачем? Отлично ведь знал, какая будет икра! Таёжник, а поступил как полный дилетант, профан…

Нарезал килограмм шесть брюшков, рыбу не стал брать. В расстроенных чувствах пошёл на стан. Что, в сущности, произошло плохого, зачем расстраиваться? — Эту рыбку совсем скоро мишка оприходует, и не только медведь: много лесной братии охочие до первой горбуши.

Тимоха даже в глубине своей души об этом не думает и не пытается успокоить себя. Он нарушил закон тайги, бросил столько первосортной рыбы! За зря загубил больше центнера горбуши. — Чистоплюй какой! На Десне за два года были выброшены на берег тонны горбылей, то есть самцов горбуши. Они тоже в дело не пошли, — выкидывали на сушу ради того, чтоб самцы не мешались…

И ничего, всё нормально, у всех принимавших участие на душе — никаких осадков. Нет, осадки были на тему: почему так много самцов?! Зато у товарищей, перекрывших устье речки Десны, осадков на душе не было. Они выпускали ненужных самцов вверх по течению. Они не гробили рыбу за зря, гринписовцы елки-палки! Это в прошлом, а в настоящим — оставил кучу первосортной рыбы, взяв с нее всего сотую часть…

Пришёл на стан, пожарил немножко брюшков, поужинал, приступил к переработке икры. Мелкая, очень мелкая икра. Тяжело грохочется, зато легко давится. Вышло фифти-фифти: половина отходов. Катал икру в три партии, дурачок на путине, третья серия!

Для прокатки в одиночку в стойку навеса вбил гвоздь в метре от земли. На одном конце марли узел, его — на вбитый гвоздь, и катай себе на здоровье! Икру залил тузлуком, через шесть минут откинул на дуршлаг. Не нужна сильносолёная икра, — сделал малосол. Готовый продукт положил в стечку, накрыл марлей.

Долго сидел у костра, всё думал. О загубленной рыбе?! — Нет, нет, думал, что всё получается не так, как хочешь. Не хочет тащить на стан чужих людей! Как гласит известная поговорка: свои хуже чужих. Так оно и есть на самом деле. Вообще никого не хочет тащить на Анну, но придётся — нет другого выхода. Готовой икры получилось всего грамм восемьсот, она уже находится в литровой банке. Икра не стекает, а потихоньку давится за счет своего веса, потому что нежная икра и точно во рту тает.