Совок 6 - Вадим Агарев

изъятыми из почтового ящика газетами. Разного рода «Правд», включая, как обычную, так и комсомольскую, было много. Доставая из свертков колбасу, ветчину и сыр, я резал куски на крупные ломти. Прокурорша, к моей радости оказалась барышней чистоплотной. Для того, чтобы она ушла мыть руки, моих понуканий не потребовалось. Сам я это сделал, как только мы зашли в квартиру.

— А кто здесь живет? — обойдя просторные сумеречные комнаты, спросила меня Наталья.

— Никто. Не видишь разве, что мебели нет?! — штопором перочинного ножа открыл я бутылку. — Жаль, что не придётся тебе «Хереса» отпробовать! — с удовольствием глотнул я из бутылки.

— Это еще почему не удастся?! — удивленно выкатила на меня свои кошачьи глаза мадемуазель Копылова.

— Потому что приличные девушки вино из горла не пьют! — назидательно ответил я, и сделал еще один сиротский глоток.

— Да ну тебя! — возмутилась прокурорская барышня и решительно отобрала у меня бутылку. — Откуда тебе знать о повадках приличных девушек?! Разве до меня они тебе встречались?

Помощник прокурора основательно приложилась к бутылке и я забеспокоился, останется ли в ней что-то и на мою долю. Но заметив, что емкость на ноль семь литра, немного успокоился.

Потом мы минут двадцать совместными усилиями толкали подоконник. По принципу, бабка репку, а дед бабку, пристроившись с тылу. Отдышавшись, приступили к ужину, запивая вкусные деликатесы остатками «Хереса». Затем, с циничной беспринципностью ошибочно принятых в Коммунистический Союз молодежи, снова принялись проверять на прочность подоконник. Подоконник, надо сказать, сдюжил. Пленные немцы, чьими руками и была выстроена вся эта улица, видимо, как-то сумели предвидеть сегодняшнее надругательство над оконным проёмом. Я был почти уверен, что конструкция конкретно вот этого подоконника была усилена дополнительно. Разошедшаяся Наталья, не только пыталась вытолкать его на улицу, но и изо всех имеющихся у неё сил, пыталась приложить максимум дополнительных усилий на его скручивание. Подоконник вынес и это надругательство над собой.

Может быть, как раз из-за переживаний за техническую сохранность своего нового жилья и за свою репутацию молодого строителя коммунизма, я и забыл о проблеме Стаса. А репутацию нынешним вечером эта громогласная барышня подрывала мне отнюдь не прокурорско-комсомольскими возгласами.

Про моего друга напомнила мне сама Наталья Сергеевна, когда я доставил её до подъезда.

— Ты так и не сказал, что у тебя случилось и чем я тебе могу помочь? — засунув свою прохладную ладонь мне под рубашку, спросила она.

— А разве можно еще о чем-то помнить, кроме, как о твоей божественной красоте? Особенно, когда ты находишься рядом?! — стараясь не сбиваться на бердичевский суржик, по-еврейски вопросом на вопрос ответил я Копыловой. — Душа моя, ты так меня увлекла, что еще минуту назад я не помнил своей фамилии! Давай, лучше, еще поцелуемся?

Я думал, что я пошутил, но прокурорская помощница отнеслась к моим словам со всей серьёзностью надзирающего за моей милицейской сущностью органа. Разорвались мы, как мне показалось, только минут через десять. Шутить с прокурорскими работниками относительно поцелуев, с этой минуты я зарёкся навсегда.

— Говори, что тебе нужно? — приникла ко мне девушка, перегнувшись через красиво исполненный кустарный подлокотник, не предусмотренный заводом-изготовителем.

— Друг у меня в ваши жернова попал со своим левым отказным! — честно признался я. — Но мы, вроде бы уже этот вопрос порешали. Хотя, если ты поможешь подстраховаться, было бы совсем хорошо! — аккуратно подкатился я к прокурорской девушке с неприличным предложением.

— Как его фамилия? — поглаживая меня ладошкой по груди и животу, поинтересовалась она.

— Гриненко. Опер Станислав Гриненко! — ответил я, вздохнув и забыв выдохнуть.

— У меня нет этого материала, но я что-нибудь придумаю! — промурлыкала девушка с доброй душой и кошачьими глазами, — Ты мне завтра позвони. После обеда! И на дне рождения у меня, чтобы был!

Я выдохнул. Дальше терпеть было уже невозможно.

Глава 14

На следующий день, сразу же после утреннего совещания я свалил из РОВД. Очень уж не хотелось, чтобы меня вытащили к Дергачеву и раскрутили в пользу бедных на слив всей информации по хищению в театре . То есть, на радость начальнику ОБХСС. Скармливать колбасникам палку по девяносто третьей статье, да еще прим. мне никак не хотелось. Пусть поднимут со стульев свои упитанные жопы, выйдут из кабинетов и сами себе нароют резонансное раскрытие.

До обеда я рысачил по району, работая по грабежу, который всё никак не хотел мне поддаваться. Зато теперь я мог детально расписать уголовному розыску по этому гоп-стопу отдельные поручения. Настолько детально, что простыми отписками они от меня отделаться уже не смогут.

Своё возвращение в райотдел я подгадал к обеду. Заняв в столовой очередь, поднялся в кабинет и, быстро избавившись от верхней одежды, вернулся поближе к еде. Обедали мы за одним столом с Олегом Дубровиным и всё с той же холерично активной Тонечкой.

— Олег, ты не мог бы пересесть за другой столик? — кротко обратилась к Дубровину Антонина, — Нам с Сергеем нужно поговорить по очень личному вопросу!

Протиравший ложку с вилкой обрезками рыхлой упаковочной бумаги Дубровин замер и вопросительно уставился на меня. Я тоже взялся за советский заменитель салфеток и, так же начав обрабатывать свои алюминиевые приборы, отрицательно покачал головой. Олег, успокоившись, демонстративно поджал губы и печально вздохнул, показывая тем самым, что просьбу Антонины он, скорее всего, не выполнит.

Тонечка повторила его гримасу, но свои губы она поджала уже в мой адрес.

— Ну, хорошо! — моя малопотенциальная невеста решительно положила свою вилку на тарелку с салатом, — Как хотите! Если тебе не стыдно, Сергей, то пусть тогда Олег слушает!

Неодобрительно глядя, как я тщательно пережевываю отдающую уксусом капусту, устремлённая в замужество вздорная девица взялась за своё прежнее и несбыточное лыко-мочало.

— Я считаю, что ты поступаешь со мной подло, Сергей! — начала свою обличительную речь Антонина, — Да что там подло, это я еще мягко сказала! Ты, Корнеев, поступаешь со мной не по-комсомольски! — моё, всё никак несбывающееся семейное счастье, вдруг оживилось, найдя еще один действенный рычаг давления на меня. Политический.

Не дождавшись от меня какой-либо реакции, Тонечка разобиделась. Она рассердилась до такой степени, что её изящные и трепетные ноздри начали раздуваться, как капюшон кобры перед смертельным броском.

— Ты, наверное, думаешь, что я совсем дура, Корнеев? — моя, не приведи господь, невеста