Океан в конце дороги - Нил Гейман

«Блохи, — сказала Джинни, тряхнув головой, — они точно куры, выберутся из курятника, гордые все, напыжатся, изготовившись выклевать всех червей, жуков и гусениц, каких захочется, и не думают о лисах». Стоя у плиты, она раздраженно, размашисто взбивала заварной крем длинной деревянной ложкой. «В любом случае теперь у нас тут лисы. И мы их отправим обратно, как и в прошлый раз, когда они ошивались по округе. Мы ведь и прежде это делали?»

«Не то чтобы, — возразила Лэтти. — Мы или отсылали блоху домой и стервятникам здесь делать было нечего, как эту, из погреба, при Кромвеле, или же они прилетали, забирали то, за чем явились, и отправлялись восвояси. Как жирную блоху, из-за которой сбывались людские сны, во времена Рыжего Руфуса. Они забрали ее, снялись с места и улетели. Прежде нам еще не приходилось избавляться от них».

Ее мать пожала плечами. «Это без разницы. Мы просто отправим их обратно, откуда они и явились».

«А откуда они явились?» — спросила Лэтти.

Я сбавил скорость, никак не желая расставаться с пастушьим пирогом, и медленно возил последние кусочки вилкой по тарелке.

«Не важно, — сказала Джинни. — Все равно уберутся. Может, просто надоест ждать».

«Я пыталась угнать их, — деловито пояснила Лэтти. — А им хоть бы хны. Я выставила защитный покров, но вряд ли бы его хватило надолго. Здесь мы в безопасности, понятно, никто не явится на эту ферму без нашего дозволения».

«И ничего отсюда не исчезнет», — добавила Джинни. Она убрала мою пустую тарелку, заменив ее чашкой, где дымился пятнистый кусок ягодного пудинга весь в желтых каплях густого заварного крема.

Я с радостью съел и его.

Я не скучаю по детству, но мне не хватает своего тогдашнего умения наслаждаться малым, даже когда рушится то, что внушительнее по значению и больше. Я не мог управлять миром, в котором жил, не мог отрешиться от вещей, людей и событий, причиняющих боль, но я черпал радость в том, что приносило мне счастье. Заварной крем на вкус был сладким и сливочным, темные, напитанные влагой смородины в плотном пятнистом пудинге были терпкими и взрывались кислинкой в нежной губчатой мякоти, возможно, мне предстояло умереть этой ночью, возможно, мне уже не суждено было попасть домой, но ужин был хороший, и я верил в Лэтти Хэмпсток.

Наружный мир все еще ждал. Домашняя дымчатая кошка Хэмпстоков — не думаю, что я вообще знал, как ее звать — мягко прошла через кухню. Это напомнило мне о…

«Миссис Хэмпсток? А котенок дома? Черный с белым ухом?»

«Сегодня вечером нет, — сказала Джинни Хэмпсток. — Она ушла, бродит где-то. Все послеобедье проспала на стуле в коридоре».

Мне было жалко, что нельзя погладить ее мягкую шерстку. Я поймал себя на мысли, что хочу попрощаться.

«Мм. Я думаю. Если мне все-таки. Придется умереть. Сегодня», — начал я, запинаясь, совсем не зная, что собираюсь сказать. Наверное, я собирался попросить — позволить мне попрощаться с мамой и папой или сказать сестре, какая это несправедливость, что с ней никогда ничего плохого не происходит, что она живет припеваючи, в безопасности, под опекой, а я вечно попадаю в беду. Но все казалось неподходящим, и я вздохнул с облегчением, когда Джинни Хэмпсток перебила меня.

«Сегодня точно никто не умрет», — твердо заявила она. Потом забрала мою пустую чашку, вымыла ее в раковине и вытерла руки о передник. Она сняла его, вышла в коридор и через несколько секунд вернулась, на ней было простое коричневое пальто и широкие темно-зеленые резиновые сапоги.

Мне показалось, что Лэтти не так уверена, как Джинни. Но Лэтти, несмотря на возраст и мудрость, была девочкой, а Джинни была взрослой, и ее уверенность обнадежила меня. Я верил в них обеих.

«А где старая миссис Хэмпсток?» — поинтересовался я.

«Она прилегла, — ответила Джинни. — Годы берут свое».

«А сколько ей?» — спросил я, не надеясь на ответ. Джинни только улыбнулась, а Лэтти пожала плечами.

Я взял Лэтти за руку, когда мы вышли из дома, пообещав себе, что в этот раз не отпущу ее.

Когда я заходил в дом с черного хода, луна была полной, и стояла настоящая летняя ночь. Когда я уходил, мы с Лэтти Хэмпсток и ее матерью вышли из парадной двери, и луна высоко в облаках изогнулась белозубой улыбкой, а ночь полнилась легкими порывами нерешительных весенних ветров; они налетали то с одной стороны, то с другой, каждый раз принося дождевую пыль, которой все никак не удавалось пролиться дождем.

Мы пересекли смердящий навозом двор и двинулись вверх по проселку. Прошли поворот. Несмотря на темноту, я точно знал, где мы. Здесь все и началось. На этом самом углу добытчик опалов припарковал наш белый «мини» и, покраснев, словно гранатовый сок, в одиночестве умер, так и не смирившись с потерей денег, здесь начинались владения Хэмпстоков, здесь граница между жизнью и смертью была зыбкой.

Я сказал: «Думаю, надо бы разбудить старую миссис Хэмпсток».

«Так не пойдет, — пояснила Лэтти. — Если уж она устанет, то спит, пока сама не проснется. Через несколько минут или сотню лет. Разбудить ее нельзя. Можно с таким же успехом попытаться разбудить атомную бомбу».

Джинни Хэмпсток остановилась, вышла на середину проселка и встала там спиной к дому.

«А ну! — крикнула она во тьму. — Покажитесь».

Тишина. Влажный ветер налетел и утих.

«Может, они уже улетели…» — предположила Лэтти.

«Было бы замечательно, — проговорила Джинни. — А то время еще тратить на всю эту пустопорожнюю чушь».

Я чувствовал себя виноватым. Я знал, что это моя вина. Если бы я не отпустил руку Лэтти, ничего бы этого не случилось. И за Урсулу Монктон, и за голодных птиц ответственность, конечно, лежала на мне. Даже за то, что произошло — или, может, уже и не произошло — в холодной ванне вчера.

У меня возникла идея.

«А выкроить вы ее не можете? Ну, эту штуку из моего сердца, которая им нужна? Ее бы вырезать оттуда, как ваша бабушка вчера вырезала, а?»

В темноте Лэтти сжала мою руку.

«Может быть, Ба и смогла бы, если бы не спала, — сказала она. — Я не могу. И мама, думаю, тоже. Невероятно трудно выкраивать что-то из времени: нужно убедиться, что края все ровные, даже у Ба не всегда выходит. А тут и того сложнее. Резать по живому. Думаю, даже Ба не смогла бы вынуть ее, не повредив твоего сердца. А сердце тебе еще пригодится. — Потом она сказала: — Вот и они».

Но я и так знал, что что-то происходит, знал еще до того, как она сказала. От земли снова шло золотое свечение; я смотрел, как деревья и трава, живая изгородь, заросли ивы и последние, запоздалые нарциссы наливаются мягким сиянием. Я огляделся по сторонам — мне было и страшно, и любопытно — и заметил, что свет ярче всего за домом, и эта яркая полоса тянется оттуда на запад к пруду.

Я услышал тяжелые взмахи крыльев и удары, словно кто-то колотит дубинкой. Я обернулся и увидел их: блюстителей пустоты из породы могильщиков, голодных птиц.