Дети пустоты - Сергей Волков

Отдергиваю руку. Наваждение исчезает. Словно его и не было. Локомотив нависает надо мной горой мертвого металла. С опаской отхожу в сторону — слишком мощна энергетика его технологической памяти.

Дальше я вижу поезда, тепловозы, электровозы, рядами стоящие на путях. Все они уже отъездили свое, все они — старье, хлам, металлолом на колесах. Но что творилось здесь, когда эти гиганты были на ходу! Сколько составов ежечасно принимала и отправляла эта Главная узловая станция?

Я бреду, перешагивая через рельсы. Зеленые пыльные тепловозы провожают меня недобрым взглядом внимательных глаз-прожекторов. Последним в ряду заброшенной железнодорожной техники стоит бело-сине-красный состав с самолетной мордой. Единственная фара по центру прикрыта решеткой. Наверху, возле стекол кабины, надпись: «ЭР-200». Кажется, такой поезд я где-то видел. В детдоме по телику, что ли?

«ЭР-200» — самый грустный из всех локомотивов. Пожилые титаны, что остались у меня за спиной, свое отработали, перевезя миллионы тонн грузов и сонмища пассажиров. А «ЭР-200», похоже, списали просто потому, что ему нашли более дорогую, а значит, приносящую больший доход хозяевам замену.

Впереди, за горбом перехода, с характерным грохотом стартует электричка. На перроне остается человек десять. Я поднимаюсь по лестнице горбатого перехода, смотрю на закопченный потолок станции, парящий во мраке на невообразимой высоте. Кажется, там даже имеются какие-то украшения и барельефы, но из-за недостатка освещения ничего не разобрать.

Спускаюсь на перрон и подхожу к толстому парнишке с пакетом в руках. На нем полосатый свитер, мешковатые штаны с карманами на коленях, кроссовки. Из-под бейсболки торчат короткие рыжеватые волосы, курносый нос украшает царапина. Он курит, стряхивая пепел под ноги.

— Это на куда ушла? — спрашиваю про электричку.

— Новенький… — понимающе кивает парнишка.

— В смысле?

— Новенькие всегда спрашивают, куда и откуда идет состав.

— А че не так?

Он указывает рукой с сигаретой на золотые буквы в торце станции:

— Читай: Узловая! Понял?

— Нет.

— Узел здесь. Куда хочешь можно попасть. Теперь понял?

— А как?

— Каком кверху, — он смеется, достает из пакета банку пива.

Щелк — пшш!

Отпив глоток, парнишка снисходит до объяснений:

— У каждого своя дорога и свой поезд. Или не поезд даже. Кто на что учился.

— Учился?

— Ну ты тупой! Так говорят, понял? Вон, смотри…

Из тоннеля выкатывает… трамвай. Обычный такой городской трамвай, вполне современный, с рекламой женских прокладок на боку. Внутри горит свет, и трамвай похож на аквариум на колесах. Коротко прозвенев, он останавливается у начала перрона. Несколько человек, в основном пожилые женщины с сумками на колесиках, торопливо заходят внутрь. Трамвай трогается и, покачиваясь, проезжает мимо нас. Несколько секунд спустя его красные огоньки скрываются в тоннеле напротив.

— Видал, поехали?

Я хочу спросить «куда?», но прикусываю язык. Парнишка наверняка ответит что-нибудь вроде «на кудыкину гору».

Стоим, молчим. Он сосет свое пиво, изредка прерываясь на затяжку. Синеватый дымок плывет над рельсами. На столбах освещения чирикают воробьи. Я разглядываю людей на перроне. В голове — сумбур и хаос, как это называл Бройлер. Что это за место такое? Почему «у каждого своя дорога и свой поезд»? Почему трамвай? Почему половина путей забита нерабочими составами? Почему, почему, почему?

— Молодой человек нуждается в разъяснениях? — раздается за спиной скрипучий голос.

Резко поворачиваюсь — аж в глазах темнеет. Передо мной старик, высокий, сухой, желтая кожа туго обтягивает кости черепа, глубоко запавшие глаза кажутся двумя червячками, выглядывающими из дыр в яблоке. Одет старик в черный плащ, суставчатые пальцы сжимают рукоять зонтика. У него прямая спина, и вообще он похож на какого-то аристократа, графа или герцога.

— Ну, типа да, — я киваю.

— Извольте, — старик совершает странное телодвижение, напоминающее поклон. При этом он умудряется не наклонить головы. — Вы, юноша, оказались в удивительном месте. Сразу отмечу — далеко не каждому хомо сапиенсу удается попасть сюда. Мало того, большинство живущих на планете Земля людей даже не догадываются о существовании этой… гм-гм… станции. А она, тем не менее, есть. Мне неизвестно, администрацией какого из потусторонних миров санкционирована ее работа, но станция функционирует исправно. И предоставляет свои услуги каждому желающему. Вот вы, молодой человек, желающий?

Отвечаю честно:

— Я не знаю.

— Ваш ответ не делает вам чести, — граф поджимает фиолетовые губы. — Извольте объяснить, зачем тогда вы здесь?

— Да я случайно! — почти кричу, с отчаянием в голосе.

Старик меня пугает больше, чем мертвые локомотивы и трамвай на железнодорожных путях.

Из тоннеля, пыхтя, выкатывает маневровый тепловоз. Он тащит за собой единственный вагон, обычный, пассажирский вагон, грязный, обшарпанный, весь раскрашенный и исписанный граффити.

— О, это мой! — Парнишка в бейсболке отбрасывает пустую банку.

Банка скачет по перрону с противным жестяным дребезжанием. Он залезает в вагон, и маневрушка утягивает его прочь.

— Итак, — напоминает о себе старик, — вы явились на станцию незваным гостем. Что ж, должен вас огорчить — вы можете застрять тут навсегда!

Последнее слово он произносит торжествующим, каркающим голосом. «Навсегда! Навсегда!! Навсегда!!!» — прыгает по станции эхо. Семафор у тоннеля вспыхивает зеленым. Приближается очередной состав. Он выносится из провала в стене со свистом, весь сверкающий огнями, точно детская игрушка. Если «ЭР-200» походил на пассажирский самолет, то этот поезд своими обводами напоминает современный истребитель. На зализанной кабине — красный силуэт хищной птицы и надпись: «Сапсан».

— Вынужден с вами проститься! — Старик оскаливает белые, явно вставные зубы. — Всего вам, юноша!

И он бойко ковыляет к затормозившему составу. Ему остается сделать всего один шаг, чтобы войти в вагон, но тут двери с шипением начинают закрываться и «Сапсан» трогается с места.

— Постойте! — кричит старик, пытаясь вставить зонт в щель между дверями.

— У-у-у! — воет поезд.

— А-а-а! — кричит старик.

Его тащит следом за вагоном. В воздухе мелькают костлявая рука, полы плаща — и «Сапсан» во мгновение ока исчезает со станции.

Я подхожу к краю перрона. Старик лежит на рельсах, разрезанный пополам. Пузырится кровь, шевелящаяся груда кишок расползается между шпалами, нелепо дергается скрюченная нога. Мое горло сжимает спазм, и я блюю прямо на останки…

— Пятёра, братан! — кричит кто-то, тормоша меня, словно куклу.