Пирровы победы - Александр Марков

К тому времени, как он закончил работу, Стивр все продолжал что-то обсуждать с волшебницей. Габор как-то тоскливо посмотрел на них. Он понял то, что этим двоим, Стивру и волшебнице, еще предстояло понять. От догадки этой ему стало грустно.

2

В руки инквизиторов попадала в основном мелочь всякая — те, кого и магами по большому счету назвать нельзя. Знахарки да ворожейки, которые занимались легкой ворожбой, неверных мужей или жен на путь истинный направляли методом приворота-отворота, лечили болезни, заживляли раны, порчу наводили. Хворей всяких у людей было множество, а неверных жен и мужей — и того больше.

Но все это было сродни тем фокусам, что показывают циркачи, которые колесят по всем городам и весям в крытых повозках. Приедут, раскинут свой шатер-шапито, похожий на те, что таскают с собой кочевники, и пытаются кого-то удивить своими чудесами. И фокусники, и знахари получали за свои услуги гроши, если не удавалось кому голову затуманить и выманить суммы поприличнее. Это, пожалуй, их роднило. Заработок у тех и других был небольшим, но стабильным.

Но в отличие от циркачей доморощенные знахари и чародеи колдовали, как правило, в одиночку, людей простых сторонились, отгораживаясь от них либо железными решетками, либо высокими заборами, будто и вправду знали что-то важное. Они еще стены своих домов увешивали сушеными крыльями летучих мышей, крысиными хвостами и прочей ерундой, от которой пользы также много, как он обещаний ростовщика. Люди им верили, а настоящие волшебники даже не обращали внимания. Они-то знали, что знахари — не более чем ремесленники, из которых никогда не получится мастеров.

На костер к инквизиторам знахари попадали, потому что постоять за себя не могли. Оружием они совсем не владели, а все их чародейство, в худшем случае, способно было или ячмень на глазу, или чирей на неприличном месте удалить. Но и на это им требовалась минута-другая, которых инквизиторы им обычно не предоставляли. Они врывались в дома, без расспросов вышибая двери, если кто им не открывал. Хозяевам стягивали руки веревками, чтобы какие пакости не успевали эти доморощенные чародеи сотворить, а после в кандалы заковывали. Так их и держали до самого конца, даже на костре, опасались, наверное, что грешник, на смерть обреченный, взмахнет руками и полетит к небесам, причем быстрее, чем его душа отделится от бренного тела. Случилось ведь такое однажды. Улетел от них приговоренный к смерти, а инквизиторы так опешили, что никто из них не догадался сбегать за арбалетом да всадить в него стрелу-другую. По религиозным писаниям, которым следовали инквизиторы, мессия к небесам вознесся, так что люди, что собрались поглазеть на казнь, могли легко принять грешника за святого. Пришлось тогда инквизиторам заточить в свои застенки всех присутствовавших на аутодафе, чтобы не распространяли они порочащие их слухи, а то будут болтать, будто инквизиторы попытались святого казнить.

Однако рассказы об этом чудесном вознесении все равно как-то просочились. Пришлось даже расследование проводить — не проговорился ли кто из служителей инквизиции. Но они-то знали, чем такой проступок грозит. Никому из них на костре вместо грешника оказаться не хотелось, и язык свой за зубами держать они могли, даже под пыткой. Проговорись любой из них — пыток не миновать.

После случая вознесения получили они инструкцию всех в кандалах держать. Зато настоящие чародеи потешались над ними тогда вдоволь. Во многих домах во время застолий вспоминали о том волшебнике, что это сотворил.

Стивр нюансов таких не знал и слушал девушку с большим интересом: и то, что она говорила, и то, как она это делала.

Габор это заметил, хотел хозяина под локоть толкнуть да шепнуть ему на ухо: «Лицо попроще сделай!» — но раздумывал он слишком долго, потому и не успел. Зато девушка мысли его прочитала.

— Лицо попроще сделай! — оборвала она свой монолог.

Стивр не сразу понял, что она к нему обращается, и на лице его еще с секунду была задумчивость. Потом он резко встрепенулся, точно водой в него брызнули, чтобы прогнать утренний сон.

— А? — переспросил он.

— Нет, ничего.

Леонель взяла ветку, присела и стала чертить на земле карту: речку, холмы, лес, дорогу, города, подписывая их. Масштаб у карты был приличный, так что на небольшом участке хватило места и горам, через которые лежит путь к троллям и приграничью с северными варварами.

— Дойдем до Картенгона, — ее палочка медленно ползла по карте, — переправимся через Айну…

— Да знаю, знаю я эту дорогу, — заговорил Стивр, а то он чувствовал себя учеником на уроке географии, — окольными путями будем в мои земли пробираться.

— Не уверена, что они твои. Вернее, даже уверена, что они уже не твои.

— Ой, ну не бей по больному месту.

— Не воспринимай все так близко к сердцу. Еще наживешь. У тебя ведь тролли в друзьях.

— Хм, похоже, тебе многое известно, — сказал Стивр, а сам подумал: «Что же ты тогда бегаешь как заяц! Если такая умная, от тебя должны все бегать».

В такую пору по дорогам никто не ходил. А если и появлялся путник, направлялся он обычно к городу или к какому-то поселению, чтобы укрыться от холода, а никак не в противоположную сторону. Любой, кто увидел бы эту троицу, сразу же недоброе заподозрил. Решил бы, что не в ладах они с законом.

— Леонель, ты есть не хочешь? — спросил Стивр, прежде чем они тронулись в путь.

— Нет. А ты?

— И я нет… — Он вспомнил, что едой они почти не запаслись и ответь Леонель, что голодна, угостить ее было практически нечем.

Инквизиторы не украшали казненными каждый дорожный столб, отмечавший расстояние, только потому, что предостережение это могло бы провисеть недолго и мало кто его бы увидел. Звери, дождавшись темноты, подберутся к столбу, и, каким бы высоким он ни был, сдерут мертвеца и утащат в лес, а еще раньше — птицы глаза выклюют. Останавливала их еще и боязнь, что мертвецы могут воскреснуть. Полетает душа по свету — зачем ей боль испытывать, пока тело пытают? — а потом вернется в него. Вот покойники и начнут со столбов да виселиц слезать, совсем как на страшном суде, о котором священные писания инквизиторов сообщают. Ладно, если такое событие на пустой дороге произойдет, где увидят это только путники, караванщики и разбойники, а вдруг случится в городе, на площади, заполненной людьми. Вот страху-то и разговоров ненужных будет! Хватит на несколько поколений. Потом рассказы эти в легенды превратятся.

Значит, как ни была хороша эта наглядная агитация, инквизиторам приходилось от нее отказываться. Иногда они все же выставляли на всеобщее обозрение отрубленные головы, нанизанные на заостренные колья. На тот случай, если эта голова оживет, губы ей сшивали нитками, чтобы ничего сказать не могла. Нитки эти, правда, недолго держались. Вороны успевали расковырять губы, нитки вытащить, а кожу ободрать до костей. Но еще никто не слыхал, чтобы черепа разговаривали. Главный инквизитор умом бы повредился, заговори у него в руках кружка, сделанная из человеческого па. Но если представить, что такое все-таки произойдет, то речи эти будут наверняка бессвязные — столько в этот череп вина наливали!..