Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи

принесет это в будущем. Я знаю, что теперь они сами постигли всю мерзость этих распространенных у них законов, но сделанного не воротишь, и они не в силах ничего изменить. Они боятся, что перемены послужат причиной страшных потрясений, смут и беспорядков, ибо ныне к этим законам привыкли все — и мудрец и невежда <...>. Я осмелился перебить его:

— Вы не написали объяснения к этим статьям?

— Объяснения к ним очень пространны. Я их написал, но пока они еще среди моих черновых бумаг. Написать такого рода комментарии помышлял еще покойный Мирза Таги-хан Амир Низам,[119] но он не привел в исполнение этого намерения. А между тем уже и теперь ясно, что объяснения к законам, которые я написал, могли бы с успехом послужить благосостоянию нашей родины.

— Но каким образом эти клады, полные драгоценностей, которые вы собрали с таким трудом, не щадя своей жизни, могут послужить на благо Ирана и иранцев, если они скрыты в этой темнице?

В ответ на мой вопрос он испустил такой тяжелый вздох из самых глубин сердца, что я задрожал всем телом. Помолчав с мгновение, он сказал:

— Дорогой мой, сколь ни горько признаться в этом, но нет у меня ни близкого друга, ни единомышленника в достижении сей святой цели. Некоторое время тому назад, улучив момент, мне удалось ознакомить падишаха с глазу на глаз с некоторыми из этих вопросов и склонить разум светлейшего к выполнению моих проектов. Однако эти реформы порадовали лишь четырех человек, а у сорока вызвали недовольство. Эти сорок из кожи лезли вон, чтобы помешать принятию реформ. Запутав дело бесконечными уловками и коварными домыслами, они отговорили падишаха. И реформы, на которых еще не просохли чернила, растаяли в воздухе, не оставив после себя следа, словно пар, поднимающийся от горячей воды. А падишах? То он в летней своей резиденции, то он на охоте, а когда изволит пожаловать в город, неделями не выходит из гарема. Тем временем бездарные и равнодушные к интересам страны министры, способные лишь к лести и пресмыкательству, вершат в тиши кабинетов свои делишки.

— А осуществление реформ действительно нанесет им какой-нибудь вред?

— Еще бы! Тогда дела будут переданы людям сведущим, а они останутся не при чем — вот этого-то они и боятся. Ведь всё, на что они способны в деле управления министерствами, — это плести лживые слова, которые они называют «поэзией». Некоторые из них, пользуясь этими словами, возносят падишаха к райским эмпиреям и поселяют его среди ангельских духов. Другие, подняв из могил Дария и Александра, заставляют их с ружьями за плечами нести караул у ворот падишахского дворца. Находятся и такие, что сравнивают падишаха в справедливости с Ануширваном, а в благочестии и праведности — с Сулейманом и Абозаром.[120] А иные, совсем позабывши стыд, ставят удачную царскую охоту на медведя рядом с подвигами святого Али в его борьбе с неверными. Немецкий император за свою жизнь подстрелил на охоте в сто раз больше всякой дичи и зверья, чем падишах, однако ни одному из немецких поэтов не пришло в голову слагать касыды[121] в честь его лука и стрелы, ибо там понимают, сколь это нелепо. А то есть еще группа, которая набила себе руку в прозе,[122] так они прославляют путешествие шаха в Европу, равняя его с походами Александра Македонского, который опоясал весь мир своими победами. Больше того, о встрече шаха с королевой Англии они рассказывают, как вторую легенду о Соломоне и царице Савской. И вот, обольстив несчастного этими россказнями, они преспокойно творят все, что им заблагорассудится, разоряют страну и грабят народ. Клянусь богом, злодеяния, чинимые ими, много хуже тех бедствий, кои принесло иранской земле монгольское нашествие! Я спросил:

— И что же в конце концов будет с этим государством?

— Рассуждая здраво, — ответил он, — еще не все надежды утрачены. Есть еще пути к спасению. Вся надежда на наследника престола,[123] ибо так уж заведено от природы, что жизненные силы человека и его энергия находятся в расцвете от тридцати до пятидесяти лет, а потом постепенно иссякают, а наш теперешний падишах уже перевалил за эти годы. Когда наследник по воле божьей воссядет на престол мира, он вдохнет молодую душу в тело Ирана, ибо его высочество престолонаследник обладает многими похвальными качествами, и они помогут воскресить Иран! Во-первых: он глубоко религиозен, благочестив и верует в день страшного суда. Он знает, что от этого великого судилища не уйти, и тогда за все взыщется. И, конечно, он не потерпит, чтобы кто-то творил преступления, нанося ущерб всему миру и своей собственной душе. Во-вторых: он не расточитель. Он не допустит безусловно, чтобы в его святом доме сотни людей занимались беззаконием. Тогда и министрам придется отказаться от мотовства, потому что не зря говорят: «Народ подражает образу действий его правителей». В-третьих: он, естественно, недоволен нынешним положением государства, ибо знает о ропоте народа и о его надеждах на лучшее. Кроме всего, его высочество престолонаследник одарен человеколюбивым нравом. Заносчивость и высокомерие чужды его натуре; он не терпит нелепой пышности, одевается скромно и окружает себя простыми вещами. От его взора не скрыто поведение министров и руководителей армии. Он хорошо взвешивает их поступки и весы эти крепко держит в руках. По своим действиям и особым качествам духа он полностью отвечает запросам, предъявляемым государственному деятелю нашего времени. Но вот что меня тревожит: когда наследник примет в свои достойные руки бразды управления страной, то вместе с ними достанутся ему от старого правителя и министры — не верные сподвижники, а лишь группа низких и льстивых пресмыкателей, взяточников и негодяев, которые и были-то главной причиной анархии в государстве. И несчастный с самых первых дней потеряет путеводную звезду. А ему при сложившихся обстоятельствах особенно необходим знающий и волевой министр, который, взяв на себя управление иностранными делами, не позволит никому из соседей вмешиваться во внутренние дела нашей страны; тем временем новый падишах, собравшись понемногу с силами, поднимется эо весь рост для вершения государственных дел. Вот каково нынешнее и будущее положение нашей родины. Я его объяснил вкратце, в действительности многое можно было бы еще сказать. Если нам доведется в будущем встретится еще раз, вы увидите все это уже изложенным на бумаге.

— Ага, — осмелился спросить я, — говорят, что главная причина всей этой разрухи, невежества, небрежения и беззаконий — их