С Хейердалом через Атлантику. О силе духа в диких условиях - Юрий Сенкевич

Вторая опасность – пожар. Я регулярно нахожу по утрам на палубе спички, сгоревшие и целые. Если неиспользованная спичка попадет между ящиками, она от трения может самовоспламениться. Вновь прошу курильщиков быть осторожнее.

Третья опасность – столкновение с другим судном. Опять-таки здесь все зависит от нас самих. Не только вахтенный на мостике, но и те, кто внизу, должны поглядывать вокруг, каждую минуту помнить, что мы не одни в океане.

Наконец, четвертое – шторм и ураганы. Да, это очень опасно, но у нас радиосвязь, о приближении шторма или урагана нас предупредят, мы успеем подготовиться. «Ра», как сказано, не может утонуть, сломаться тоже. Хижина укреплена надежно, веревки проходят сквозь всю толщу корпуса. Мачта? Если убрать парус, то, пожалуй, выдержит и она.

Кроме того, прошу понять – мы ведь не выбрасываем спасательный плот, мы только разрежем его и примонтируем к корме, то есть плот останется тот же самый, лишь (Тур улыбнулся) в несколько измененном виде.

И последнее. Вариант с плотом отнюдь не навязывается, он предлагается в порядке обсуждения, и любой из вас имеет право вето. Хотя я должен подчеркнуть, что плот взят мной только для спокойствия семей экипажа, а вообще он на борту лишний и бесполезный. Все.

Длинная эта речь приведена почти дословно. Разумеется, Тур победил. Состоялся поименный опрос, первым отвечал Норман, он поведал три случая из своей мореходной практики, когда оказывался на краю гибели, и проголосовал за разрушение плота. Остальные его поддержали, я тоже согласился, переубежденный, без тени сомнения.

И мы продолжали свой путь, зная, что отныне нам с палубы «Ра» пересесть не на что, – с хрупкими веслами, с обвисшей кормой, наваливаясь сообща при авралах и уходя в себя в минуту грусти. Но даже когда кое-кому из нас казалось, что с «дружбой и кооперацией» на «Ра-1» дела из рук вон плохи, центростремительные силы в нашем коллективе все равно были гораздо мощнее центробежных.

Что объединяло нас?

Конечно, прежде всего – единство цели.

Цель поначалу была элементарной: доплыть, доказать себе и другим, что ты настоящий мужчина, немного прославиться. Некоторую роль играл и материальный стимул. Абдулла, например, делился радужными мечтами: покупает после путешествия такси, нанимает шофера…

– И становишься капиталистом, – хохотал Сантьяго.

Слово «капитализм» звучало на борту «Ра» всегда в вызывающе ироническом контексте: вот уж что, мол, нас совсем не касается! Тем более, что миллионеров среди нас не имелось.

Правда, мир, из которого мы вроде бы удрали, не желал нас отпускать. Он регулярно напоминал о себе – не только хвастливыми байками Жоржа, но и тревогой Карло насчет вероятных фотоконкурентов, и раздумьями Тура над тем, не повлияют ли мои репортажи для «Комсомольской правды» и «Известий» на его контракт с агентством ЮПИ…

И все же здесь, на «Ра», со многим обстояло проще. Здесь мы могли себе позволить роскошь оценивать друг друга прежде всего не «по одежке», а по истинно значимым свойствам: по работоспособности, выносливости, по инициативности, смекалке и умению подчиняться.

Эта общность критериев тоже не могла нас не сближать.

Затем – чем дальше, тем в большей степени – нас стало роднить еще одно важное обстоятельство.

В начале плавания присловье «как у древних» было излюбленной остротой матросов «Ра-1». Мы употребляли его к месту и не к месту, труня и как бы извиняясь: вот, дескать, какая странная у нас забава – на травяном кораблике пуститься в опасный путь лишь затем, чтобы выяснить, мог ли кто-то, когда-то и где-то путешествовать именно таким способом!

У Тура, мол, свои интересы, он ученый, специалист, – ну, а нас, остальных, высокие материи не занимают, нам просто выпал случай поплавать, вкусить приключений, – кто бы отказался от этого?

Тут еще, видимо, играла известную роль застенчивость, боязнь прослыть Слишком-Романтиком – так мальчишка, у которого пробились усы, во что бы то ни стало стремится говорить басом, а взрослый дядька, пойманный за склеиваньем бумажного змея, первый спешит посмеяться над собой.

Однако проходили дни – и мы с удивлением обнаруживали, что проблемы доколумбовых рейсов через Атлантику занимают наши мысли все нешуточнее, что мы вновь и вновь возвращаемся к ним в беседах, и мобилизуем познания, и спорим до хрипоты, какие лопасти весел были на старинных судах, прямоугольные или овальные, и останавливались древние мореплаватели на Канарах, чтобы подсушить папирус, или нет.

В конце концов, апелляция «к древним» стала для нас ежечасной, привычной и естественной, мы прибегали к ней в каждой ситуации, которая требовала мало-мальского обсуждения, – шли ли дебаты о выборе курса или о размещении амфор, о способах крепления весла или о суточном рационе.

Уже не вызывало сомнений, что успешно пересечь океан – отнюдь не только залог нашего личного благополучия, но и вопрос торжества идеи, которую мы все разделяем; да, это уже была наша общая идея, на «Ра-1» был не один энтузиаст-этнограф, а семеро…

И опять нельзя не отметить, как благотворно воздействовал на нас в этом смысле Тур.

Тур не тянул нас на аркане в свою веру; он жил на борту «Ра» так, как привык, – увлеченно, не пряча пристрастий, свято убежденный, что дело, которым он занят, самое необходимое и самое интересное. Он весь был как оперенная стрела, летящая в центр мишени; мастерил ли он «носометр» или пил воду, пахнущую смолой, выбирал мокрый шкот или просто смотрел на волны, – одно его заботило, одно воодушевляло. От него словно исходили токи научного подвижничества, и как же он радовался, замечая в нас все больший отклик!

Он с готовностью отзывался на любой повод поговорить о трансатлантических связях, сам непрестанно заводил о них речь, вступал в наши споры – и дискутировал на равных, не потешаясь над нашим дилетантством, над ложными посылками и поспешными выводами, – он видел в нас единомышленников еще до того, как мы ими полностью стали, верил в нас авансом – и не обманулся в ожиданиях.

После того как кончилось первое плаванье, перелистывая исписанные страницы своего дневника, я почувствовал, что меня задним числом берет оторопь: какие мы все на «Ра-1» были разные!

Сверхобщительный Жорж – и замкнутый Норман; конформный Сантьяго – и не умеющий приспосабливаться Карло; день и ночь, земля и небо, вода и камень, стихи и проза, лед и пламень сошлись на борту «Ра»!

Это было похоже на то, как альпинист, закончив траверс, оглядывается – и у него подгибаются колени: над какой жуткой пропастью, он только что шел. Мы же могли вдрызг перецапаться, осточертеть друг другу, возненавидеть сотоварищей и самих себя! А мы гуляли по Барбадосу в обнимку, и нам совсем не хотелось расставаться – настолько не хотелось, что мы с трудом представляли себе, как теперь будем жить без нашего общего «Ра».

Такими веселыми, такими дружными были мы все в ту осень! И таким щемяще романтическим выглядело плаванье на свежепроявленных цветных слайдах!