Сибирские сказания - Вячеслав Софронов

Много еще чудесных исцелений народу сибирскому принесла Чудотворная. Сказывали потом исцеленные, как во сне к ним Богородица явится вместе со святителем Николаем Угодником и спросит строгим голосом: «Коль хочешь от болезни-недуга своего избавиться, отчего в село Абалакское не идешь? Отправляйся тотчас, все дела отложи-брось, а как туда дойдешь-доберешься, то встань перед Чудотворной иконой Моей, сотвори молитву во здравие, и болезнь уйдет…»

Правда, с одним мужиком закавыка вышла, неувязочка. Жил в Ирбите человек, именем Павел, а прозванием Подаруй. Как заболел, то в Абалак и отправился, помолился, исповедался и получил исцеление полное от Чудотворного образа. Домой вернулся-пришел, сразу за стол, гостей созвал-скликал, гулянку устроил по случаю выздоровления, своего исцеления. Ковш-другой брага принял, хмель в голову вступил-заиграл, поплясать решил. Заорал дурным голосом песню пакостную-срамную, для человека праведного негожую. Жена того Павла за рукав дергает, останавливает. А он жену и не слушает, дальше песню орет-гаркает. Тут его и схватило-скрутило, ни сесть, ни встать. Повезли болезного обратно в Абалак – на поклон к Чудотворной молить прощение. Простила его Заступница, сызнова вылечила. Говорят, что боле срамных песен тот Павел петь и не смел, опасался небесного наказания.

Горе-несчастье не только с простым людом случается-происходит, а бывает, что и сильных мира достает-прижимает, в землю вгоняет. Так и вышло-случилось на 1672 год в семье главного воеводы тобольского, боярина, князя Ивана Борисовича Репнина. Захворал-занедужил сын его любимый – Аникитушка. Мальцу всего-то шесть годков от роду, а болезнь-хворь скрутила-одолела, на старичка похожим сделала. Не ест, не пьет, вторую неделю на кроватке лежит, глаза закрывши, и ни словечка не скажет, не вымолвит. Мать от постели чада своею ненаглядного не отходит, плачет-кручинится, глаз не сомкнет. Мужу сказала-обещала, коль что с сыном любимым случится, руки на себя наложит. Князь-воевода Иван Борисович за одну ночь поседел весь, до последнего волоса.

Послал Иван Борисович на Москву гонца-курьера, чтоб лекарей иноземных срочно сыскали да к нему в Тобольск послали – сына лечить-пользовать. Прибыли вскорости два лекаря иноземных: одного Карлом зовут, второго Францем кличут. Отвел их воевода-князь в спаленку к сыну Аникитушке, да и говорит лекарям тем:

– Коль на ноги сумеете мальца поставить, здоровье ему вернете, ничего для вас не пожалею, награжу по-царски: каждому по собольей шубе справлю, каких и при дворе не носят, золота отсыплю столько, что до конца жизни хватит, детям останется, последнее от себя отдам, лишь бы Аникитушку здоровым-веселым увидеть.

Лекари-знахари головами согласно закивали, дружно запыхтели, начали мальца щупать-осматривать, в рот заглядывать, животик мять, сердечко слушать. Каждый спешит старается перед воеводой-князем умение проявить-выказать, один другого превзойти, в доверие к нему войти. А Аникитушка лежит на кроватке, не улыбнется, только дышит тяжко-прерывисто, на личике ни кровиночки, бледен-желт, словно свечка восковая, непонятно, в чем только жизнь и держится-теплится.

Кончили лекари-знахари княжича мять-щупать, глазищи под лоб закатили, по-своему чего-то забормотали-завякали и с умным видом к самому воеводе-князю отправились, в светелку вошли-ввалились, низко поклонились. А Иван Борисович сидит в кресле туча-тучей, локтями на стол дубовый опершись, в пол глядит, будто ничего кругом не видит, не слышит. Поднял брови мохнатые на лекарей-знахарей, грозно спрашивает:

– Ну, чего усмотрели-высмотрели? Отчего так быстро вернулись? Но прежде подумайте хорошенько-ладненько, коль сына моего лечить откажетесь, не видать вам пути-дороги обратной, в острог засажу, червям скормлю.

Задрожали-испужались немцы-лекари, на колени перед воеводой упали-бухнулись, залепетали-забормотали торопливо-быстренько:

– Мальчик твой есть водянка больной. Уф! Пуф! Ошень худо-плёхо. – Рыжий тощий Карл говорит-заикается. – Много вода в нем сидит, сердце душит. Надо та вода убрать-выкачать, потом дальше глядеть…

– Как же ты с него собираешься воду убирать-откачивать? – Воевода спрашивает с недоверием, с подозрением.

– Известно как, – Карл объясняет, старается, – черный бык резать, шкура снимать, в нее мальчика зашивать, два дня держать, пока вся вода не уйдет, не втянется…

Иван Борисович зубами заскрипел-заскрежетал, но ничего не сказал, глянул на второго: мол, слушаю.

– Мой коллега неправду говорит, – Франц черноволосый, с глазами кошачьими, повадками вкрадчивыми объяснять начал, – не лечат так у нас в Европа уже сто лет, то старый совет. Надо мальчонку догола раздеть, на лед положить, а потом в дом занесть, солью натереть, чтоб жар с него забрать, болезнь отогнать. А коль не поправится, то вины нашей в том нет. Наука не додумалась, как от смерти спасать, с того света людей выручать…

Он еще говорить не кончил, рта не закрыл, а воевода-князь кулаком как бухнет-стукнет, едва столешницу не проломил, да как закричит страшным голосом:

– Ах, такие-сякие, немазаные-сухие! Сейчас вас самих зачну по советам вашим лечить-пользовать! Эй, слуги-стражники, рыжего в сырую шкуру завернуть-зашить, а чернявенького голым на лед посадить. Будем ждать-смотреть, из кого быстрей вода выйдет, жар уйдет. A то ведь чего удумали, аспиды, сынка моего любимого извести решили.

Увели-утащили немцев-лекарей из покоев воеводских, под микитки вытолкнули. А сам воевода-князь на улочку вышел, идет-бредет, ног не чуя, ничегошеньки не видит, не замечает. Вдруг на чернеца старенького, с бородой до пояса наткнулся. Тот, видать, давно тут стоял, князя поджидал.

– Дозволь, воевода-князь, слово сказать-молвить старому человеку…

– Ежели с делом каким, то иди в приказную избу, не до тебя мне сейчас, один побыть хочу с мыслями-думами своими.

– И я то вижу, что думы твои тяжкие вокруг сынка твоего больного вьются…

– Говори, что хотел, не трави душу зазря, а то и так извелся весь.

– Я за свой совет денег не спрошу, чинов не потребую, а уж тебе самому решать, как дальше быть-поступить. Было мне видение, что сына твоего, Аникитушку, только Чудотворная икона Абалакская на ноги поднять-поставить может. Иди прямехонько на митрополичий двор ко владыке Корнилию и моли-проси преосвященного, чтоб отправил он за иконой той в село Абалак и оттудова ее с песнопением, с почестями великими да на двор к тебе и доставили. А уж там… Как дело обернется. Моли прилежно Небесную Заступницу сынку своему исцеление дать. На нее одну вся надежда твоя.

Кончил чернец говорить и пошел, не простившись, имени-прозвища своего не назвав, за угол повернул и исчез совсем, будто и не было. Пошел Иван Борисович к жене, рассказал про чернеца-монаха, велел собираться на митрополичий двор с ним вместе ехать.

Рассказали владыке Корнилию о горе своем, изложили просьбу великую. Тот и ответствует:

– Хоть и неурочный час, не ко времени образ святой в город нести, но во имя благого дала – здоровья княжича возьму на себя грех, отправлю за Чудотворною. Будь по-вашему. Вы же с княгинюшкой домой пойдите, пост держите, молитву творите, у Богородицы избавления сынку вашему от недуга просите.