Русская рулетка - Валерий Поволяев

Дневной лес — не родня ночному, дневной лес — весёлый, открытый, наполненный светом и зелёным шумом, в дневном лесу хорошо и человеку, и зверю.

Порубал, поспиливал ветки Митька азартно, с революционными песнями, работал по-ударному. В некоторых местах ветки росли так низко, что удивительно было, как же никто на заставе ещё не снёс себе черепушку — даже на малом ходу можно было запросто срубить любую лихую бестолковку. В том числе и в командирской фуражке.

Через полтора часа работы Митька сделал привал. Напоил коня из говорливого холодного ключа, напился сам, потом, присев на нагретый солнцем валун, достал из сумки «бутерброд» (это учёное слово он услышал от командира, оно понравилось Митьке) — чёрный хлеб с «белой икрой» (кусок кислой ржаной черняшки, посыпанный солью), с удовольствием съел его, запил из ключа, черпая воду ладонями и шумно схлебывая её, руки у него заломило до самых локтей, так холодна была вода, потом Митька умылся и вновь забрался на Калгана.

Услышал голос щегла, свистнул ему, щегол тут же подхватил свист, отозвался свистом собственным — вот озорная птица. Митька, засмеялся радостно, освобождённо, хорошо ему было, свистнул снова, щегол отозвался опять. Орлов усложнил свой свист, смышленая птаха сделала то же самое… Кучевые облачишки, плававшие в небе с утра, сгреблись куда-то, спрятались, а может, просто растаяли, растворились в пространстве — не стало их, солнце сделалось звонче, прибило комаров, загнало их в траву, глубоко в тень, а кусачих пауков, от которых здорово бы доставалось Калгану, не было, не появились ещё.

В одном месте Митька застрял минут на десять, не меньше, увидел двух светящихся изумрудных ящериц, выползших из-под камней подышать воздухом, погреть кожицу. Ящерицы забрались на вершину крупного круглого валуна и застыли там. Митька как увидел их, так и прикусил нижнюю губу: это надо же, диво какое, в краю тамбовском Митька никогда ничего подобного не наблюдал, — замер, и конь его Калган тоже замер, сопли развесил. Из крупных резных ноздрей его потянулись густые нити, и на нижней отвисшей губе тоже появились слизистые нити, потекли к земле. Лошади, как понял Митька, умеют восхищаться всем красивым не меньше людей.

Это продолжалось до тех пор, пока Митька не стиснул каблуками сапог бока коню.

— Но-о-о!

Ящерицы исчезли в одно мгновение, будто их и не было, Митька вздохнул — жаль, что нельзя было задержаться в этом месте подольше, поглазеть ещё немного, и двинулся дальше.

Низкие ветки, как говорил командир, ещё опасны и тем, что на них может вскарабкаться какая-нибудь крупная зверюга, матёрая рысь, к примеру. Ляжет на ветке над тропой, а потом, когда под нею будет проходить или проезжать боец заставы, прыгнет на него сверху. Митька знал эту простую истину и только затылок чесал озадаченно, когда спиливал низко растущие ветки.

Он почти справился со своей работой, осталось совсем немного, когда Калган неожиданно захрапел пугливо, задёргал головой, натягивая повод, начал коситься в сторону, в заросли бузины, плотной стеной вставшей на обочине тропы, «Зверя чует, — понял Митька, — какой-то зверь там притаился», — повесил ножовку на петлю, засунул за кожаную шлёвку седла топор и поспешно вытащил из-за плеча карабин, передёрнул затвор, загоняя в ствол патрон. «Интересно, кто же это? Уж не медведь ли?»

Он повернул Калгана в ломкие бузиновые кущи, повелительно стукнул сапогами в бока коня. Конь захрапел, замолотил копытами на одном месте — не хотел идти.

— Ну, ну, — Митька успокаивающе похлопал Калгана по холке, — не бойся, дурак, я же с тобой…

Голос человека немного успокоил коня Калган перестал впустую месить ногами тропу, перестал храпеть, но голову всё равно задирал высоко, словно собирался встать на дыбки — не желал идти в заросли.

— Но-о-о!

Конь сделал несколько шагов и остановился, протестующе затряс задранной головой. Митька вгляделся в темноту бузиновых зарослей, поёжился — холодно ему сделалось, будто увидел он что-то нехорошее. Но он ничего не видел.

— Не бойся, — зашевелил он неожиданно побелевшими губами. Вроде бы прошептал он эти слова коню, а на деле прошептал для самого себя — очень хотелось, чтобы холод, внезапно сковавший его тело, прошёл как можно быстрее. — Давай, давай, Калганчик!

Калган сделал ещё один шаг и остановился, по шкуре его побежала крупная дрожь. Тогда Митька спрыгнул с коня и, держа в правой руке карабин наизготовку, левой настойчиво потянул Калгана за собой. Калган вначале было воспротивился, упёрся копытами в землю, но потом сдался — под прикрытием человека идти ему было нестрашно, сделал несколько шагов и упёрся мордой в спину хозяина.

Зубами несильно, чтобы не причинить Митьке боль, прихватил гимнастёрку, пожевал её. Орлов от волнения, накатившего на него, этого даже не заметил, стволом карабина раздвинул тёмные заросли.

В ноздри ему шибануло острым грибным духом, прелой травой, сыростью. Митька разочарованно пошмыгал носом — все эти запахи были хорошо знакомы ему с детства, в них не было ничего опасного, и он полез в бузину дальше.

Метров через десять остановился, ткнул карабином в пространство, с треском сломал несколько веток, сшиб горсть прошлогоднего бузинового пшена на землю, попятился назад, но тут же упёрся лопатками в морду Калгана.

— У-у-у-у, — взвыл Митька.

В зарослях бузины, подмяв под себя десяток стеблей, лежал человек в матросской форме. Бушлат на нём был широко распахнут, чёрные крылья зловеще откинуты в обе стороны, застиранная тельняшка покрыта жёсткими бурыми пятнами.

Кровь. Отчётливо было видно, что кровь вытекла из ран, нанесённых ножом.

И это — в пятидесяти метрах от второй дозорной тропы. Первая дозорная тропа проходила по самому краю границы, а вторая дозорная — в глубине, это была тыловая тропа. Митька передёрнул плечами — совсем ознобно вновь ему сделалось, — вновь ткнулся лопатками в морду коня.

— У-у-у, — Митька надавил спиной на храп Калгана, попятился назад, лицо его перекосилось от ужаса, но в следующий миг он постарался взять себя в руки, и это ему удалось, огляделся — вдруг где-нибудь видны следы борьбы? Нет, ничего этого не было. Митька, отёр рукой вспотевшее лицо, ладонь промокнул о штаны и дал побыстрее дёру из бузинника.

Лучше бы он не ездил ни на какие задания — страшно видать такого покойника, лучше бы попросил у Костюрина напарника, одному видеть таких покойников вдвойне страшно. Вспотевший лоб бойца облепили комары, налетевшие откуда-то кучей, Митька снова взвыл — нехорошо ему сделалось.

Из Петрограда, из пограничного штаба приехал начальник разведки, с ним ещё двое малоразговорчивых командиров с суровыми лицами. О них Костюрину сообщили коротко:

— Это из «чрезвычайки».

Прибывшие вместе с Костюриным и Митькой Орловым отбыли на тропу, где был найден труп.

Митька рассказал приезжим, как занервничал его конь Калган, как пришлось лезть в бузиновые дебри, как он увидел там тело убитого матроса, затем, как в театре, повторил рассказанное, добавив к нему «изобразительную» часть — показал, как всё это происходило. Чекисты покивали утвердительно и отпустили Митьку с миром.