Жизнью смерть поправ - Геннадий Ананьев

«Буду ждать», – решил он, хотя бабы сельские, почти все вдовушки, громче и громче стали поговаривать, что нашла огонь-молодица на чужбине новое счастье. И то сказать, любой мужик на нее глаз положит. И даже немец.

Отмахивался от завистливых сплетен, тоску же лелеять особого времени не было. Колхоз нужно было поднимать. А мужиков раз-два – и обчелся. Да и сил у них, израненных, много ли? Один он здоровее всех. Да еще Остап. Но тот культю свою очень уж лелеял. Зато Марфа везде успевала. И на тракторе, и на комбайне, и на сенокосилке. И все аккуратно, все на загляденье. Успевала еще и сверстниц своих к технике приучать. По ее предложению общее собрание постановило передать дом правления ему, Илье Петровичу, пока не будет восстановлен его собственный. Он отказался, так потом она надоумила баб и мужиков на «помочь», как исстари велось в России. Фундамент огорили, а дом… Кое-как насобирали бревна и тес, оставшийся на пепелищах фашистского беспредела, – получились одна комнатка и крохотные сени. Жить, в общем, можно, если не привередничать. Да если к горькому запаху гари привыкнуть.

Привык, куда деваться? Только свет мелькнул впереди, колхозную землю по паям разделили. Планы такие: пройдет размежевание, можно продать часть земли, на оставшейся построить дом и заняться птицеводством. Остап горячо поддержал идею, обещал в долю с ним войти. Только год миновал, второй приказал долго жить, а землемеров все нет и нет. Вместо них в село зачастил сын хозяина большого дома, стоявшего рядом с правлением. Вроде бы бесхозно стоял. О хозяине, которого не любили в селе за отца-мироеда, державшего почти всех в долговой узде, говорили разное, все больше недоброе. И очень удивились, когда объявился наследник, давно уже оформивший наследство. Отец и отец в молодости. И нос также гордо задирает. Сразу же потребовал к себе особого уважения, как к сыну погибшего геройской смертью бойца, который вместе с Кантария пробивался на купол рейхстага, чтобы водрузить Знамя Победы.

Поживет недельку-другую, порыбачит то на одной речушке, то на другой, ни одного озерка не обделил вниманием… И вот в очередной приезд созвал всех бывших колхозников на площадь у правления. Объявил, как обухом по голове:

– Теперь дом отца моего – моя собственность. Бывшее правление – тоже мое…

– Как же можно? Без решения общего собрания колхозную собственность?! – вспыхнула гневом площадь. – Не по закону. Самоуправство!

Ответ с ухмылкой:

– Закон как дышло! Или по закону конфисковали дом моего деда под правление? Справедливость восторжествовала. Вот свидетельство на право собственности. Желающие могут даже пощупать гербовую бумагу. Кто не согласен, может подать в суд. Возмущение же ваше законному решению муниципальной власти может быть признано саботажем. А по головке за такое не погладят… Считаю самым разумным обсудить мое деловое предложение.

Приумолкли бабоньки (мужиков на площади единицы), боязно власти перечить, испокон века крепостной хомут на шее. От одного на малый срок избавили, другим, колхозным, охомутали. Поднялись было хлебопашцы (девять областей поддержали Антонова) – газами да артиллерией усмирили. С тех пор и пошло-поехало: чуть что не так – в Сибирь. А генетическая память народа веками не выветривается, вот и притихли бабоньки.

– Предлагай, – подал голос Илья Петрович. – Если дельное что, обсудим.

– Предлагаю продать мне паи. По полста тысяч за гектар.

– Губа не дура… Я о земле так скажу: размежуют, тогда можно речь повести. Кто сам свою землицу обихаживать станет, а кто – продаст. По своей цене, а не бросовой.

– Если по цене сомнения, добавлю. По сотне тысяч за га!

– Не о цене речь, о правде.

– Правда, ветеран уважаемый, у каждого своя. У тебя – одна, у тех, кто паи раздавал, – своя, у меня – своя.

– За свою правду, а она подкреплена законом, буду стоять!

– Запамятовал, похоже, что закон как дышло? Постоишь, постоишь, но все одно ко мне придешь. Не мытьем, так катаньем вразумлю. А теперь мнение других послушаю, объяснив более доходчиво свои условия… Сколько лет прошло, а вам даже никто не намекнул, когда землемеры появятся. Вот и будете ждать, когда рак на горе свистнет. Я же предлагаю дело: вы продаете мне паи, о цене сговоримся, я не скряга и не обирала, все вы получите работу в новом закрытом акционерном обществе. Подобный факт будет зафиксирован в договоре и нотариально заверен. Более того, купля-продажа состоится только после того, как будет утвержден устав ЗАОО, где обязательства сторон будут детально прописаны.

– Думаю, все же стоит подождать «свистка», – твердо заявил Илья Петрович.

Он предполагал, что Остап Нестерович поддержит его, и это повлияет на мнение остальных. Увы, Остап Нестерович выпялился совсем с иным словом:

– Считаю предложение достойным внимания! Лично я поменяю свой пай на евроремонт моего обветшалого дома.

– Ремонт, а то и новый дом со всеми удобствами тебе положен, как ветерану, и это сделает власть в самое короткое время. Я лично позабочусь об этом! А деньги за пай – как всем.

Это был весьма удачный ход, покоривший всех, кроме Ильи Петровича. Он оказался в одиночестве со своим упрямством. Только Марфа осталась на его стороне. Но первое время он не почувствовал «ни мытья, ни катанья». Несколько месяцев прошло после продажи паев спокойно, и вдруг – давно ожидаемое и все же неожиданное: хозяйка магазина заявила, что ей не велено продавать продукты…

– Но ты же хозяйка, а не мироедом нанятая. Как он может запретить?

– При наших порядках он все может. Не берет никого на работу, понавез остарбайторов каких-то, в основном китайцев, и как с гуся вода. Бабоньки загалдели было, так мордовороты, им оставленные, быстро их приструнили. Не подчинись я, магазин могут подпалить. Не обессудь. Со всем уважением к тебе, но – пойми и прости.

Вот тут и вмешалась Марфа. Решительно открыла дверь в хату и смело так:

– Вот что, любим, хватит сохнуть по своей рыжей красавице. Все жданки небось давно съел? Жива ли, сгинула ли в лихолетье, все одно нынче ты бобыль.

Совсем другая перед ним женщина. Что осталось от ее обычной скованности в общении с ним? Она решала, не спрашивая его, их судьбу:

– Свадьбы играть не станем, чтоб людей не смешить. До времени ни тебя я к себе не возьму, ни у тебя жить не стану. Только ночи коротать станем вместе, вот когда уютно здесь станет…

– Ну…

– Не нукай. Да, я старая дева, но я тысячи раз ласкала тебя в мечтах, а теперь вот… Расшевелю. Разбужу. По силам нашим все сложится. А пока так: деньжонки я взяла, но маловато будет. Добавляй и благослови в магазин.

– Не опасно ли? Поймут, что для меня…

– Одолею. Прижмут хвост.

В самом деле – одолела. Не с одного маху, конечно.

Началось с того, что управляющий самолично пожаловал в магазин и твердо предупредил хозяйку, что сильно она пострадает, если не прекратит продавать продукты для ветерана через подставные лица.