Шутовской хоровод - Олдос Хаксли

Когда они в первый раз завтракали вместе, он попросил Гам-брила рассказать ему все о современной живописи. Гамбрил прочел ему краткую лекцию; не успели подать сладкое, как мистер Болдеро уже говорил совершенно свободно о Пикассо и Дерене. Из его слов можно было заключить, что у него в гостиной имеется первоклассная коллекция их работ. Однако, будучи глуховатым, он путал имена, и все тактичнейшие поправки Гамбрила пропадали впустую. Невозможно было заставить его произносить имя знаменитого испанца не «Бакоссо», а как-либо иначе. Бакоссо — ну еще бы, он знал все о Бакоссо еще тогда, когда ходил пешком под стол! Бакоссо успел превратиться в одного из старых мастеров.

Мистер Болдеро обращался с официантами так строго и так хорошо знал, каковы должны быть порядки в хорошем ресторане, что Гамбрилу стало ясно, что он на днях обедал с каким-нибудь придирчивым гурманом старой школы. А когда официант сделал попытку подать к бренди маленькие рюмки, мистер Болдеро преисполнился страстного негодования и вызвал метрдотеля.

— Вы хотите сказать, — кричал он в неистовом порыве законного гнева, — что вы не знаете, как полагается пить бренди?

Вероятно, подумал Гамбрил, сам мистер Болдеро не далее как на прошлой неделе научился попивать коньяк из гаргантюан-ских кубков.

Разумеется, не были забыты и Патентованные Штаны. Стоило мистеру Болдеро один раз услышать о Штанах, как он уже говорил о них с полным знанием дела. Они принадлежали ему, по крайней мере мысленно. И лишь великодушие мистера Болдеро мешало ему окончательно присвоить их себе.

— Если бы не старая дружба и уважение, которое я питаю к вашему отцу, мистер Гамбрил, — сказал он, весело подмигивая над бренди, — я попросту захватил бы себе ваши Штаны. Со всеми потрохами. Попросту присвоил бы их.

— Да, но мой патент, — сказал Гамбрил. — Во всяком случае, заявка уже сделана. Агенты работают.

Мистер Болдеро разразился смехом.

— Вы, может быть, воображаете, что это помешает мне, если я захочу быть бесчестным? Я беру вашу идею и организую производство. Вы подаете в суд. Я призываю на помощь всех ученейших юристов. Вы обнаруживаете, что ввязались в судебный процесс, который может обойтись вам в несколько тысяч. Откуда вы их возьмете? Вы вынуждены пойти на соглашение вне стен суда, мистер Гамбрил. Вот к чему это вас приведет. И, надо вам сказать, соглашение это будет для вас очень и очень невыгодным. — Мистер Болдеро жизнерадостно засмеялся при мысли о невыгодности соглашения. — Но не огорчайтесь, — сказал он. — Я так не поступлю, будьте покойны.

В этом Гамбрил был далеко не уверен. Он попытался со всем возможным тактом выяснить, какие условия намерен предложить мистер Болдеро. Но тот выражался крайне туманно.

Во второй раз они встретились у Гамбрила. Модернистские рисунки по стенам напомнили мистеру Болдеро, что он стал теперь знатоком живописи. Он рассказал Гамбрилу все о живописи — словами самого Гамбрила. Правда, время от времени мистер Болдеро делал какой-нибудь легкий промах. Например, Ба-коссо по-прежнему оставался Бакоссо. Но в целом исполнение было на высоте. На Гамбрила, однако, оно произвело самое тягостное впечатление. Потому что в мистере Болдеро он узнавал злейшую карикатуру на самого себя. Он ведь тоже ассимилятор, более разборчивый, без сомнения, более тактичный, обладающий большей способностью превращать ассимилированное чужое в нечто новое, в нечто подлинно свое; но все-таки — гусеница, бесспорная гусеница. Он стал присматриваться к мистеру Болдеро, внимательно и с отвращением, как смотрят на какое-нибудь отталкивающее memento mori.

Было огромным облегчением, когда мистер Болдеро перестал разглагольствовать об искусстве и согласился снизойти до дел. Гамбрил специально для этого случая надел показательную пару Штанов, изготовленную по его заказу мистером Бодженосом. В интересах мистера Болдеро он подверг их всестороннему испытанию. Он со всего размаху хлопнулся на пол — без малейших ушибов и болезненных ощущений. Он по нескольку минут подряд комфортабельно сидел на остром краю декоративной камин-н;ой решетки. В промежутках он, как манекен, расхаживал взад и вперед перед мистером Болдеро.

— Чуточку выпячивается, — сказал мистер Болдеро. — Но все же…

В общем и целом впечатление было благоприятное. Пора, сказал он, подумать о деталях. Нужно будет начать опыты с резиновыми прокладками, чтобы создать модель, сочетающую, по выражению мистера Болдеро, «максимальную эффективность с минимальным выпячиванием». Когда они найдут то, что нужно, они закажут какой-нибудь солидной фирме требуемое количество резиновых прокладок. Что же касается самих брюк, то здесь лучше всего ориентироваться на потогонные мастерские в Ист-Энде, где применяется женский труд. «Дешево и прочно», — сказал мистер Болдеро.

— Идеальный план, — сказал Гамбрил.

— А еще, — сказал мистер Болдеро, — нужно создать рекламу. От нее зависит, можно сказать, — продолжал он торжественным тоном, — удача или неудача всего нашего предприятия. Я считаю это вопросом первостепенной важности.

— Безусловно, — сказал Гамбрил, кивая с важным видом понимающего человека.

— Нужно поставить дело, — сказал мистер Болдеро, — на научную ногу. — Гамбрил снова кивнул. — Мы должны апеллировать, — продолжал он так бойко, что Гамбрилу стало ясно, что он кого-то цитирует, — к извечным инстинктам и чувствам человечества… Они — источник всякой деятельности. Они, если можно так выразиться, тратят деньги.

— Все это очень хорошо, — сказал Гамбрил. — Но как вы будете апеллировать к важнейшему из инстинктов? Я имею в виду, как вы, вероятно, догадываетесь, инстинкт пола.

— Я только что хотел об этом сказать, — ответил мистер Болдеро и поднял руки, словно призывая своего собеседника терпеливо выслушать его. — Увы! Это невозможно. Боюсь, нам не удастся повесить наши Штаны на вешалку полового инстинкта.

— Тогда мы погибли, — с преувеличенным пафосом произнес Гамбрил.

— Нет, нет, — успокоил его мистер Болдеро. — Вы повторяете ошибку великого венца.[73]Вы преувеличиваете значение пола. В конце концов, дорогой мистер Гамбрил, есть еще инстинкт самосохранения; а также, — он подался вперед, водя перед глазами пальцем, — социальный инстинкт, стадный инстинкт.

— Верно.

— Оба эти инстинкта не уступают половому. Что такое знаменитые «цензуры» нашего профессора, как не запреты, исходящие извне, от стада, и усиливаемые внутри человека социальным инстинктом?

Гамбрил ничего не мог ответить; мистер Болдеро продолжал улыбаясь:

— Нам лучше всего держаться за самосохранение и стадность. Напирайте на удобство и пользу, на гигиеничность наших Штанов: этим вы затронете в публике чувство самосохранения. Играйте на страхе перед общественным мнением, на желании быть лучше ближних, на боязни отличаться от других — одним словом, на всех тех смехотворных слабостях, которые развивает в людях инстинкт толпы. Они будут в наших руках, если мы поставим дело на научную ногу. — Птичьи глазки мистера Болдеро весело подмигивали. — В наших руках, — повторил он и рассмеялся довольным смешком, полным такого бесовского и в то же время по-детски невинного коварства, что казалось — крошечный гном внезапно занял место финансиста в лучшем кресле Гамбрила. Гамбрил рассмеялся тоже: эта гномья веселость была заразительна.