Неподчинение - Гузель Магдеева

Всего на один короткий миг я позволила себе представить, как все могло бы быть по-другому. Семью, в которой у моей малышки отец Руслан, — не просто биологический, а самый настоящий. Который носит дочку на руках, читает ей книжки, — я представила это так явно, точно они сидели рядом, склонившись друг к другу лбами, большой Руслан и маленькая, родная моя Ясмин.

Только вряд ли это когда — нибудь случится.

Динар появился на следующий день, на нем лица не было. Весь его потрепаный вид, так не вязавшийся с извечной любовью к пижонству и дорогим шмоткам даже в невменяемом состоянии, пугал. Я чувствовала, что-то происходит, только понять бы, что именно?

— Где дочка? Покажи мне ее, — попросила, едва он скрипнул дверью.

— Заебала, — бросил мне резко, он почти никогда не разговаривал со мной матом. Ещё один звоночек, — все в порядке с ней.

— Я хочу в туалет и пить. Или ты решил уморить меня в этой дыре?

Он только после моих слов окинул пространство мутным взглядом. То ли опять под препаратам, то ли и его прошедшая ночь оказалось бессонной.

— Пошли, — Динар провел меня в туалет, узкий пенал, унитаз с потекшим бачком. Пахло мочой, кнопка слива не работала, я сморщилась, но выбора нет. Хотелось вымыть руки, но умывальника в комнате не было, а в ванную Динар меня не пустил.

— Какие у тебя планы? Мы долго будем здесь? Что ты хочешь?

Я засыпала его десятком вопросов, но в ответ не получила ни единого слова. Все так же молча он отконвоировал меня в ту же комнату, протянул бутылку минералки.

— Динар, — снова позвала я, — где дочка?

Его молчание глушило. Он запер меня на замок, а я слушала его удаляющиеся шаги и плакала, беззвучно и горько, опустившись на пол. Когда слез почти не осталось, я вспомнила о бутылке с водой, с трудом открыла ее и залпом выпила сразу половину, не чувствуя вкуса.

И только когда перевела дыхание, поняла, — он подмешал что-то туда. Остатки пить не стала, вылила прямо на пол, уже чувствуя, как ведёт. Ноги точно ватные, мысли густые, вязкие.

Трясу головой, пытаясь сбросить морок, но меня только подташнивает. Я дышу неглубокими быстрыми вдохами, грудь сдавливает страх: он оставит меня здесь и я умру, в комнате с продавленной кроватью, не сумев выбраться из-за решетки. Паническая атака как всегда застаёт врасплох, и я не могу справиться с ней. С ужасом смотрю на воду, а если я умру от жажды, я же не оставила себе ни капли!

Я падаю на пол и начинаю сгребать лужу к центру, пытаясь трясущимися руками залить хоть чуть-чуть жидкости обратно в бутылку, но никак.

Руки мокрые, грязные, к ним липнет мусор. Я разглядываю их: а что, если облизат их? А ещё лучше — половицы.

Я уже открыла рот, высунула язык, наклонилась, готовая лакать по-собачьи, но останаливаюсь на долгие секунды.

Что-то смущает меня, и я пытаюсь нащупать, сформировать ощущение, выразить его словами и формой. Оно рождается во мне, выдувается как тугой пузырь из зеркальной мыльной поверхности. Мысль осязаема, она блестит со всех сторон, гладкая, бензиново-радужная. Я хочу ее коснуться, проникнуть внутрь полого шара, но проморгавшись, не вижу его вокруг, быть может, он уже внутри меня?

"Наркотики, — кричит внутренний голос, — Динар подмешал их тебе"

Мне становится страшно, я ползу к кровати, забираюсь на нее и накрывают с головой пыльным одеялом. Но этого мало, от Динара нужна защита сильнее. Я стягиваю матрас, руки трясутся от перенапряжения, по спине ручьем течет пот, даже зубы — и те стучат. Матрас тяжёлый, вонючий, взметнувшийся слой пыли забивает нос, я чихаю приступами, тру нос, и снова возвращаюсь к своему делу.

Под матрасом становится хорошо, здесь темно, но темнота живая. Она пульсирует, трогает своими ножками — щупальцами меня, гладит. Она не холодная, согретая моим дыханием почти дружелюбна.

… за ночь меня накрывало ещё несколько раз, но уже не так сильно. Отойти от этого состояния ещё труднее, чем от таблеток, что давал мне раньше муж. И если он каждый раз испытывает нечто подобное, закидываюсь своей наркотой, я понимаю, почему у него поехала крыша.

Мне плохо, мне хочется домой, в бабушкин дом, к ней и к маме. Но я упорно вспоминаю все самое плохое, что было со мной: смерть отца, свадьбу с Динаром, аварию, дорогую заграничную больницу. Утро, серое, угрюмое, пахнущее сыростью, вползает в комнату ленивой поступью, а следом заявляется Динар.

Оглядывает брезгливо меня, а я злюсь: кто ему дал право так смотреть, точно все, что происходит со мной, не его рук дело?

— Что ты мне подмешал?

— Понравилось? — хмыкает вдруг, а мне просто хочется плюнуть ему в лицо, только нечем.

Руки и ноги весят по тонне каждая, и когда он сковывает мне запястья наручниками, я даже не нахожу силы сопротивляться.

— Пей, — Динар протягивает очередную бутылку, но я упрямо стискиваю зубы, пытаюсь крутить головой, но не могу. Холодные длинные пальцы впиваются в щеки, давят, вынуждая приоткрыть рот. Мне хочется кричать, когда горлышко пластиковой бутылки так сильно давит на зубы, что удивительно, как они ещё не разлетелись с треском. — Нет, сука, ты будешь пить, — срывается он, и тяжёлая оплеуха отдается болью в ухе.

Вода льется по губам, шее, скатываясь вниз, но я все же делаю непроизвольный глоток, ещё один, третий.

Большая часть жидкости — вокруг меня, но что-то ему удается залить и в меня.

— Лежи, — говорит Динар и хлопает по щеке напоследок, оставляя меня одну.

Когда он появится вновь, я уже не так сильно закрываюсь от мужа, сдаваясь куда быстрее. На третий раз пью покорно сама, а на четвертый… на четвертый кричу и прошу, чтобы он принес мне этой чертовой воды.

Часто, очень часто меня посещают кошмары, настолько реалистичные, что их сложно отличить от правды, а потом они стираются к утру. Но один из них я запоминаю ярче других.

Ясмин стоит на подоконнике, в комнате темно, только силуэт тонкой фигуры на фоне закатного неба. Я зову ее, радуюсь, что сейчас мы снова обнимемся, и все будет хорошо, ведь этого я и хотела: быть со своей дочкой.

Ясмин не оборачивается. Шагаю к ней, за спиной хлопает дверь, я на минуту отвлекаюсь на звук, а потом снова к окну, но ее там нет, нигде нет рядом. Я бегу, свешиваясь через подоконник: второй этаж, внизу, на кустах темнеет что-то, маленькое, поломанное, и я кричу, когда осознаю, что это может быть.

Хуже становится, когда я прихожу в себя в своей комнате. В углу сидит кукла, большая, с разведёнными широкое в сторону ногами. Руки тянутся вперёд, ко мне, а на застывшем лице равнодушное выражение пустых пластиковых глаз. Я ору при виде ее, ору, потому что она чертовски похожа на дочку, потому что она одета в ее платье, красное в белый горох, и даже белые аккуратные носки, обтягивающие неживые пластмассовые ноги — даже они Ясмин.

— Забери! Забери ее, Динар! — ору, бессильно ударяя кулаками по матрасу. Я хочу выкинуть куклу, но боюсь касаться, и все, что остаётся мне, это жмуриться и кричать.