Батарея держит редут - Игорь Лощилов

Иван к Алексею явился,

Отчета спросил за пять лет,

Скажи, как казной распорядился,

Не в ней ли причина побед?

Не меряют доблесть на тыщи,

Ценить не способны они...

Взмахнул Алексей кулачищем —

Живой? Вот теперь оцени!

Имена героев совпадали с высокими лицами, и то, как Иван был посрамлен Алексеем, очень понравилось офицерам. Стишок стал гулять по офицерским компаниям и добрался, по-видимому, до самого верха. Приехал как-то Паскевич в крепость и выказал особую придирчивость по части восстановительных работ, порядка в казармах и строевой подготовки. С ехидцей посочувствовал: можно ли с солдатиков требовать положенной службы, когда они все время батрачили на генеральском поместье? Затем поинтересовался у Реута, чем заняты офицеры, ответом не удовлетворился и брюзгливо заметил: вы-де с них построже спрашивайте и делом занимайте, чтобы поменьше на пирушках сидели и пасквильными стишками баловались. Ну, понятно, и до него дошло.

Реут как раз формировал команду для доставки из Тифлиса оружия, боеприпасов и денег на восстановительные работы. Решил он рассеять тучи, нависшие над Мадатовым и поручиком, к которому с некоторых пор чувствовал особое расположение. Написал письмо Ермолову, в котором просил заступиться за боевого друга, лишившегося в результате войны своего имения и подвергающегося ныне мелочным придиркам. Затем приказал Болдину пристать к этой команде и вручил ему письмо, потребовав, чтобы оно было передано лично главнокомандующему.

Павел обрадовался поручению, дорога, хоть и трудна, а все же лучше тоскливого пребывания в полуразрушенной крепости. Но главное – появилась надежда увидеть боевую подругу, дочери Реут тоже написал письмо.

Выступили на другой день, путь предстоял нелегкий, приходилось бороться со многими препятствиями, идти по едва заметным тропам, извивавшимися над пропастями. Один неосторожный шаг – и лошадь летела в кручу. Люди, одетые по-летнему, встречались и с осенью, и с зимой. Особенно запомнилась первая походная ночь. В непроглядной тьме ничего нельзя было разглядеть, лишь раздавались тяжелый сап и топот лошадей, людской говор, лязг оружия и где-то далеко внизу рев клокочущего горного потока. А сверху все сыпал не то дождь, не то снег. Временами сверкающая молния на мгновение озаряла уходящий в облака крутой косогор, вереницу всадников и сбоку – бездонную пропасть. В ушах Болдина еще долгое время звучали из ночного мрака голоса товарищей.

– Держи влево, ребятушки, а то как раз смерть!

– Не напирай, – слышалось с другого края. – Осади... Легче...

Шедшая впереди лошадь внезапно споткнулась и стала медленно сползать к обрыву. Всадник бестолково задергал поводьями.

– Сигай, дурья башка! – закричали ему. Вряд ли, однако, он что-нибудь слышал. В самый последний момент ему удалось ухватиться за скальный выступ и задержать скольжение. Болдин снял с шеи и бросил свой шарф, бедняга судорожно ухватился за него, а лошадь с диким ржанием скользнула в ущелье. Общими усилиями его вытащили на тропу. Болдин с трудом разглядел широкое скуластое лицо и услышал хриплую благодарность:

– Спасибо, бачка... Не дал карачун...

Происшествие лишь на мгновение задержало ход отряда.

– Проходи, не задерживай! – раздались сзади нетерпеливые голоса.

– Куда проходи? Вишь, человек пропадает! Что, вытащили? Слава тебе, царица небесная!

– Вали, вали, не задерживай!

Спасенный, татарин Равилька, с тех пор не отходил от Болдина и ухаживал за ним не хуже заботливой няньки, причем делал это весьма неназойливо. Обычно тихо сидел в стороне и точил свой длинный нож, острый, как бритва. Проявлялся он, лишь когда возникала необходимость и всегда кстати, поскольку Равилька уже долго служил в Закавказье и знал многие хитрости, способствующие выживанию в горах. Он первым распознавал засаду и обращался к Болдину, которого называл не иначе как «барином»:

– Черкес голова показал. Прыкажи, барин: плы!..

Такие нападения исподтишка чрезвычайно его злили, и он неоднократно грозил:

– Увижу, барин, черкеса, – сердит буду!

Случай «рассердиться» ему скоро представился. Перестав петлять по крутизне, дорога повернула влево, рев воды затих, гора сделалась положе.

– Вышли, значит, на столбовую, – пошутили отрядные балагуры.

Возглавляющий отряд майор Челяев решил устроить бивуак, и несколько солдат отправились за дровами. Они принесли кусты рододендрона и охапки всякого бурьяна. Запылали костры, начала вариться каша. Внезапно ночную тишину разорвал звук выстрела, все всполошились, но тревога была недолгой. Из темноты выступил Равилька, державший в руках нечто вроде длинной палки – это было старое кремневое ружье. Он предъявил его и, показав товарищам свой огромный кулак, пояснил:

– Бомбом бил!..

Оказалось, что в поисках валежника он наткнулся на спрятавшегося в кустах черкеса, целившегося из своего ружья. Безоружный Равилька так «рассердился», что, прежде чем тот успел опомниться, начал тузить его кулаками. Черкес насилу вырвался и бросился бежать, оставив свое ружье. Трофей решили тут же «обмыть», поскольку солдатские манерки были еще полными. Но Равилька решительно воспротивился, загородил его своим телом и сказал:

– Ружье как жена, одна муж моет...

Эта «жена» его скоро отблагодарила и позволила во время очередного похода за дровами подстрелить горного козла. Равилька сноровисто разделал его и, отрезав несколько кусков, стал нанизывать на прутья. Кто-то из бывалых поинтересовался:

– Никак шашлык мастыришь?

Равилька помотал головой.

– Не-е, на шашлык идет баран, не коза. Это – казлык... – и довольно рассмеялся.

Вскоре две порции зажаренного «казлыка» были преподнесены офицерам и прежде всего Болдину, которому Равилька оказывал явное предпочтение, на что майор Челяев никак не обижался. Он вообще оказался хорошим товарищем, свою обычную суровость в походе не проявлял и наблюдениями в отношении горских народов охотно делился с Болдиным:

– Татарин либо насквозь мошенник, либо весь хорош. Наш как раз из последних и теперь будет выделять вас из прочих. С этой братии службы по уставу не спросишь, они ее понимают по-своему. Иные ретивцы хотят их на свой лад переделать, в желаемую сторону выгнуть, но ничего не добьются, только сломают. А вот ежели к своему делу с умом приспособить, то лучшего пособника не найти...

В справедливости сих наблюдений Болдину пришлось убедиться уже на следующий день. При переходе горного потока его лошадь поскользнулась и упала в воду вместе с всадником. Холодная ванна не прошла бесследно, всю ночь Павла знобило, а утром он поднялся с большим трудом. Равилька глянул на него и поставил диагноз:

– Бида, барин, тибе лихорадка...

Вот теперь пришла очередь и до его манерки. Нацедил он из нее какой-то маслянистой жидкости и заставил Павла выпить. Причем проявил такую настойчивость, что никак было не отказаться. Действие ее сказалось самым быстрым и положительным образом. Скоро Павел почувствовал себя явно лучше, это сразу же заметил внимательно наблюдавший за ним Равилька, и Павел благодарно сказал: