Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке - И. Д.

чтобы поздороваться, а для того, чтобы хоть одним глазком посмотреть, с кем я приехала.

– Вы не можете себе и представить, сколько радости у этого ребенка! Он с утра, не закрывая рта, только и говорит о том, что к нему приедет мама, что она повезет его в музей. Вы, правда, в музей едете?

– Погуляем с детьми, в музей их сводим, – сказала я, щурясь от яркого солнца и, открыв заднюю дверцу, впустила Сашку в машину.

– Вот, познакомьтесь, это Олечка, а это Гарик.

Я взглянула на маму, и взгляд мой означал: не напрягайся, это просто приятель, мало ли у кого есть машина и есть, как у меня, ребенок. Мы просто везем детей гулять.

Мы расселись по местам, захлопнули все дверцы, сзади еще раз отворили и еще раз захлопнули, и я, улыбаясь, помахала маме рукой. Дети, сидевшие сзади, улыбаясь, тоже махали ей. По лицу ее я видела, что она, если и не была довольна, то, по крайней мере, была спокойна: все-таки мы были не с «шантрапой» какой-нибудь, как она называла моих знакомых, а со взрослым, солидным человеком.

Моей маме было сорок два года, а Гарику – тридцать пять лет, поэтому, в глазах моей мамы, Гарик был то, что надо.

Машина тронулась, и мы поехали, радостные, шумные, нетерпеливые, в солнцем залитую даль.

* * *

На зеленой поляне, вблизи Бей-базара, дети запускали змеев. Океан синел простором. Белые корабли плыли по казавшейся тяжелой от блеска и синевы воде. Неподалеку, на зеленой, залитой солнцем лужайке белела высокая машина с яркой надписью: «Гуд тайм айскрим».[38] Множество детей толпилось около нее. В небо взлетали змеи: красные, желтые, голубые.

В машине Гарик включил удивительную детскую песню: «Слониха, слоненок и слон».

– Кто это так чудесно поет? – спросила я.

– Это? Татьяна и Сергей Никитины. Ты разве не знаешь их?

– Когда я уехала, – хмурясь, ответила я, – мне было пятнадцать с половиной лет. Я, к сожаленью, много еще чего не знаю.

– Не переживай. Мы с тобой восполним пробел.

Я была просто зачарована песнями, которые исполняли Никитины. Одна песня была лучше другой. Они исполняли и песню про пиявочек, и про Карабаса Барабаса, и «Какое небо голубое!»… Мне казалось, что Сашка, Олечка и я – были дети, а Гарик – наш сильный, надежный и умный папа.

Замечательное ощущение: быть ребенком, защищенным сильным папой!

С тех пор как мы уехали из Нальчика, мои папа и мама стали словно моими детьми. Ощущение мира изменилось: исподволь, незаметно.

Помню, когда мы жили в Союзе, все было наоборот. Папа, мама, дедушка и бабушка знали все. Что и в каком городе расположено, что и в каком институте преподают, как, куда попасть по блату, как, куда попасть без блата, где и что достать… Если заболел зуб, они знали, к какому врачу обратиться, если нужно было побелить дом, они знали, кого позвать. Никогда за пятнадцать лет жизни в Союзе я не помню, чтобы мама привела маляров, а они, вместо того чтобы побелить, испортили стены да еще после этого нагло требовали денег. Здесь такое происходит на каждом шагу. К кому ни обратись, непременно, нарвешься на афериста. Куда ни пойдешь, повсюду тебя надуют. Что за город! Родители сами ничего не знают. Они ко мне за помощью обращаются. Прочти-ка это письмо, доченька. Это от кого? Чего они хотят? Ах, доченька, тут кто-то звонил, что-то говорил по-английски, я ничего не поняла, перезвони, пожалуйста, узнай, что хотел этот человек…

Мне казалось, что это все мелочи. Только теперь, встретив Гарика, который производит впечатление человека знающего и умеющего все, я почувствовала себя так легко, что осознала, все-таки это не мелочи!

Теперь-то я сполна понимаю, какое важное чувство это – чувство защищенности кем-то старшим, более опытным и сильным, чем ты, и какие счастливые те, у кого есть папа и мама, которые не превратились в беспомощных детей.

Потом была спокойная ходьба по тихим, прохладным залам музея. Портреты. Портреты. Князья, княгини, бароны, жившие давно. Натюрморты. Золоченые рамы. Запах пыли. Бессмертные имена. Гулко раздающееся, неоднократно повторяемое «ш-ш-ш-ш-ш», гулкий шепот. Хлопающие, внимательно уставленные на тебя детские глазки с голубоватыми молочными белками.

– Я хочу пи-ить, – сказала Олечка, как только мы вышли из музея.

Гарик подвел ее к одной из тележек около входа, где продавали воду, и спросил у Сашки:

– А ты что хочешь?

– А можно мне… – Сашка нерешительно посмотрел на меня, увидел, что я одобрительно улыбаюсь, и продолжил, – можно мне… мороженое?

– Какое ты хочешь? – спросил Гарик.

Олечка пила кока-колу, Сашка ел сливочное мороженое, мне купили апельсиновый сок, а Гарику – пепси. Новое, неожиданно приятное ощущение, когда не надо терпеть жажду, пока не доедешь до дома, а можешь купить и воду, и мороженое ребенку, прямо здесь, около музея. Гарик баловал нас, покупая нам сладости и газировку на улице втридорога, и это было приятно.

Вот голодных и счастливых детей привели в ресторан. У детей сегодня праздник на всю катушку. Сегодня, за один день, они получат столько всего (впечатлений, угощений, внимания, тепла…), сколько не получали, наверно, за последние три года. Во всяком случае, Сашка, точно. Я впервые в жизни вывела его куда-то. С моими ровесниками невозможно взять с собой ребенка: они этого не поймут. Мне приходится постоянно скрывать, что у меня есть ребенок. Когда парни двадцати трех, двадцати пяти лет узнают, что у меня есть ребенок, они уже совсем по-другому воспринимают меня: во всяком случае, так мне кажется. Чистая интуиция. А с Гариком, другое дело, он сам папаша. Мне приятно сознавать, что я наконец что-то даю этому бедному ребенку, а заодно еще и Олечке. Слава Богу, хоть на что-то хорошее я гожусь.

Мы сидим, загородив лица прямоугольными меню. Освещенная солнцем официантка, приветливо улыбнувшись всем нам, учтиво поворачивается к Гарику, чтобы взять заказ. Обычно я всегда на месте этой официантки, сама беру заказы. А сегодня я в роли госпожи. Почтенная леди, мамаша семейства. Он, она и двое детей. Совсем как настоящая семья. Не было гроша, да вдруг алтын. Не было даже в кого влюбиться, и вдруг сразу целая семья: муж и двое детей. Я чувствую себя актрисой, только что получившей новую роль – роль молодой мамаши.

Фильм – комедия. Образ – молодой озорной мамаши-девчонки, у которой все кувырком: «Вместо шапки на ходу он надел сковороду, вместо валенок перчатки он надел себе на пятки…» Боюсь, что, несмотря на мои отличные актерские данные и способность перевоплощаться, другой образ матери –