Восток - Эдит Патту

– Почему, – простонала мама. – Почему я не дала ей только платок и ириски! Дура я, дура…

– Прекрати, Ольда, – мягко сказал отец. – Расскажи все по порядку с самого начала.

И она поведала свою историю.

Как я уже знал, мама и вдова Озиг частенько навещали Сикрама Ралатта, нового аптекаря в поселке, который продавал амулеты помимо обычных для аптеки травяных настоев. Мама купила у него их целую пригоршню.

– Когда Роуз была дома, Недди, – сказала мама, утирая слезы, – я случайно подслушала ваш разговор. Когда она сказала, что каждую ночь спит рядом с каким-то незнакомцем, я испугалась за нее. Я боялась, что это ужасное чудовище, или злобный колдун, или… тролль… – Мама бросила на нас умоляющий взгляд.

– Я знала, что, если заговорю об этом с Роуз, она скажет, что не о чем беспокоиться. Я так расстроилась, что не удержалась и поведала свои печали моей дорогой подруге, вдове. Она посоветовала мне пойти прямо к Сикраму Ралатту и попросить амулет для защиты моей дорогой Роуз. Так я и сделала. Я сказала Ралатту, что один близкий мне человек находится в опасности и что он спит в заколдованной комнате, которую нельзя осветить. Я спросила, чем можно помочь. Тогда он продал мне кремень и свечу.

Мы уставились на нее: папа заинтригованный, а я с ужасом.

– Я… я отдала их Роуз. Но ничего ей не сказала, решив, что она сама разберется, пользоваться ими или нет. Сознаюсь, я очень надеялась, что любопытство заставит ее зажечь ночью свечу и посмотреть, кто лежит рядом с ней.

– Ну, Ольда, – сказал отец, – наверное, не стоило вмешиваться, хотя в этом нет ничего…

– Ты еще не услышал самого плохого, – прервала его мама со слезами на глазах. – Сегодня я ходила в поселок и выяснила, что Сикрам Ралатт бесследно исчез и его лавка пуста. Я походила и поспрашивала про него. Узнала, что он исчез в тот день, когда ушла Роуз. И более того, по поселку ходят ужасные слухи. Что он был… был… – Она затряслась от рыданий. – О, что я натворила, что я натворила!

После того как женщина по имени Урда утащила Туки, я редко его видела. И то урывками, – несмотря на все мое дружеское расположение и жизнерадостные приветствия, он все время отводил взгляд. Только но тому, что белая кожа его немного розовела, я понимала, что он меня слышит и понимает. Урда вела себя как всегда, не выказывала ни враждебности, ни злости – одно сплошное безразличие.

Хуже того, меня стал мучить новый ночной кошмар. В нем мне удавалось зажечь лампу, и, когда я подносила се к моему гостю, я видела, что он отвернул от меня лицо. У него была густая золотистая шевелюра. Я трясла его за плечо, чтобы разбудить. Тогда он поворачивался, и оказывалось, что у него совсем нет лица, только большая зияющая дыра. Я начинала кричать.

Когда я проснулась в этот раз, крик застрял у меня в горле, а в комнате было все так же темно. Я услышала шуршание и быстрые шаги. Я не осмелилась протянуть руку, чтобы проверить кровать, а пошла на ощупь на цыпочках по комнате к двери и увидела, что она приоткрыта.

Ей снятся сны.

Кричит.

В страхе.

Я мечтаю.

О покое.

Скоро.

Наконец-то.

Рассказать ей.

Скоро все закончится.

Свобода.

Из-за этих кошмаров я стала бояться ночей и темноты. Зато дни мы с белым медведем проводили просто великолепно. Мы общались как два близких друга, которые все понимают без слов. Казалось, что теперь человеческое присутствует в нем постоянно. Я с нетерпением ждала, когда он придет в комнату с красным диваном. Я садилась на коврик около огня с книжкой в руках, а он заходил и ложился рядом со мной. Я читала ему вслух, а он слушал, положив голову на лапы. Часто он закрывал глаза, но я точно знала, что он не спит, потому что, когда в рассказе намечался неожиданный поворот, он тут же открывал глаза. Если рассказ ему особенно нравился, он тихонько урчал или насмешливо фыркал, когда история казалась ему слишком неправдоподобной.

Я выбирала для него хорошие рассказы, поучительные и захватывающие. Когда я читала что-нибудь смешное, мы смеялись вместе, и это было так приятно, хотя смех огромного медведя не для ушей слабонервных людей. Когда я впервые услышала этот звук, то едва удержалась, чтобы не выбежать из комнаты.

Над одним рассказом мы особенно потешались. Это была старая норвежская сказка о капризном муже, который вечно жаловался на свою жену, что она сидит дома, пока он трудится в поле. Жене надоели его жалобы, и однажды она сказала:

– А ты справишься с домашней работой?

– Конечно, любой мужчина может сделать ее лучше, чем женщина, – ответил муж.

– Давай тогда поменяемся. Завтра я пойду в поле косить траву, а ты останешься дома и займешься хозяйством.

Муж согласился.

Естественно, пока жена косила в поле, несчастный муж наделал дел: ненароком убил свинью, разлил сметану по полу на кухне и вылил из бочки всё пиво. Медведя больше всего рассмешило, когда муж уронил только что выстиранное белье в грязь, запутавшись в бельевой веревке.

– Думаешь, у тебя получилось бы лучше? – сквозь смех спросила я у медведя, забыв, что разговариваю не с человеком, а с животным.

Он перестал смеяться. Я посмотрела на него и увидела в глазах тоску. Потом он ушел.

Я вспомнила, как он вздыхал, наблюдая, как я полоскала ночную рубашку.

Я постепенно училась играть на флейте. Я привыкла к присутствию медведя и давала ему концерты из простейших пьес для начинающих, которые нашла в нотах. Я садилась на маленький бархатный табурет, а он ложился на ковер у моих ног, закрывал глаза и слушал. Похоже было, что одна мелодия нравилась ему больше других. Она называлась «Эстиваль». Я редко играла ее до конца без ошибок, но он не обращал на это внимания. Главное, что я старалась. А для меня было важнее всего удовольствие в его взгляде.

Однажды, когда прошло уже немало месяцев после моей поездки домой, я сыграла «Эстиваль» очень хорошо, и медведь вздохнул с чувством глубокого удовлетворения. Я посмотрела ему в глаза, которые сейчас казались скорее человеческими, чем звериными, и вдруг спросила:

– Кто ты?

Он даже не успел открыть рот, как я продолжила, не в силах сдерживаться:

– Откуда ты? Как давно ты здесь живешь? Ты заколдован? Если да, то как разрушить колдовство?

Я пожалела о своих словах еще раньше, чем закрыла рот. Та легкость и непринужденность, с какой мы общались, мгновенно исчезла. Глаза его потемнели, вновь появилось звериное безразличие. Он поднялся и вышел из комнаты.

На следующий день он не пришел ко мне в обычное время. Я долго его ждала и решила, что он больше вообще не придет. Я проклинала свой язык. Весь день мне было очень одиноко и неуютно. Я села было за станок, но вскоре бросила ткать. Потом увидела, как Туки тащится по коридору за Урдой. Я громко выкрикнула его имя, но он лишь подошел поближе к Урде, и они скрылись за кухонной дверью. Я подергала дверь, но она была заперта. Тогда я пошла к своему глазку в небо и села у окна. Я сидела неподвижно и смотрела на ветку. Ветка была голая. Приближалась зима. Если не считать месяца, проведенного дома, я жила в замке уже почти год.