Пляска на бойне - Лоуренс Блок

— Я только хочу вам помочь.

— Арнольд Левек — какое отношение он имеет к Термену?

— Вероятно, никакого.

— Ну, не знаю. Его прикончили в мае, а ее в ноябре — почти ровно через шесть месяцев. По-моему, это явно не случайное совпадение.

— Но заключения экспертизы были все же разные.

— Это верно. Ее изнасиловали и удушили грабители, а его кто-то проткнул ножом в переулке, но это не иначе как убийцы хотят сбить нас со следа. Серьезно, у тебя есть что-то по Левеку?

— Трудно сказать. Хотел бы я знать, чем он занимался последние семь лет своей жизни.

— Очевидно, шлялся по всяким темным закоулкам. Чем еще может человек заниматься?

— Работать он не работал, и социального пособия, насколько я знаю, тоже не получал. Я видел, где он жил, — вряд ли с него много брали за квартиру, но должен же он был где-то добывать хоть какие-нибудь деньги.

— Может, получил наследство. Аманде Термен это очень помогло.

— Да, это было бы еще одно совпадение, — сказал я. — Мне нравится ход твоих мыслей.

— Видишь ли, мой мозг неустанно работает — каждую минуту. Даже когда я сплю.

— Особенно когда ты спишь.

— Точно. А что это ты сказал, будто он не работал последние семь лет? Он работал, когда его арестовали.

— В архивах штата про это ничего не сказано.

— Плюнь на архивы штата, — сказал он. — На том он и погорел — служил в лавке, когда была облава на предмет порнографии. Левек — он же француз, должно быть, его взяли за открытки, понимаешь?

— Он торговал порнографией?

— А разве Андреотти тебе не говорил?

— Нет. Только номер статьи.

— Ну, если бы он покопался немного, мог бы и еще кое-что найти. Это была облава на Таймс-сквер — когда же она была? А, помню, в октябре восемьдесят пятого. Ну, конечно, это же было перед самыми выборами, мэр хотел набрать побольше очков. Интересно, что придумает новый.

— Не хотел бы я быть на его месте.

— Господи, да если бы мне велели выбрать — стать мэром или повеситься, я бы сказал: «Давайте веревку». Так вот, про Левека. Они накрыли все лавочки, забрали всех продавцов, изъяли все похабные журналы и созвали пресс-конференцию. Несколько человек провели ночь в каталажке, тем дело и кончилось. Все обвинения сняли.

— И вернули им журналы.

Он рассмеялся:

— Да нет, валяются где-нибудь на складе. И никто их не найдет до двадцать третьего века. Ну, конечно, те номера, что покруче, могли разобрать по домам — для услаждения семейной жизни полицейского.

— По-моему, это возмутительно.

— Конечно. Нет, думаю, что конфискованный товар не вернули. Мы как раз на днях поймали одного типа, уличного торговца наркотиками, задержали было его, но пришлось отпустить — нарушение процедуры. Так вот он спрашивал, нельзя ли ему получить свою травку назад.

— Брось, Джо, не может быть.

— Клянусь Богом. А Никерсон ему говорит: «Послушай, Морис, если я тебе отдам травку, я должен буду тебя задержать за хранение наркотиков». Ну, дурака валял, понимаешь? А этот говнюк говорит: «Э нет, не имеете права. Где у вас основания для задержания?» — «Это какие такие основания? — говорит Никерсон. —Вот мое основание — я только что отдал тебе эту поганую травку и видел, как ты положил ее в карман». — «Э нет, — говорит Морис, — в суде это ни за что не пройдет, вывернусь». И знаешь что? Скорее всего, он был прав.

Джо дал мне адрес лавочки на Таймс-сквер, где Левек попался. Она находилась в том квартале, что между Восьмой авеню и Бродвеем, прямо на Двойке, это было видно по номеру дома, и я подумал — что мне мешает туда заглянуть? Я не знал, сколько времени он там проработал — один день или целый год, и узнать это никаким способом не мог. Даже если бы они захотели мне сказать, этого, наверное, никто не знал.

Несколько минут я просматривал свои заметки, потом откинулся назад, задрал ноги на стол и прикрыл глаза. И тут же в моей памяти на мгновение мелькнул тот человек из Маспета — любящий отец, который поглаживает по голове сына.

Я подумал, что придаю слишком большое значение одному-единственному жесту. Ведь на самом деле я даже не представлял себе, как выглядел бы тот тип из фильма, если снять с него всю эту черную резину. Может быть, этот мальчик чем-то напомнил мне юношу из фильма, — пожалуй, поэтому он мне и запомнился.

Ну и что, даже если это тот самый тип? Как я смогу его найти, идя по остывшему следу какого-то несчастного, который вот уже почти год как мертв?

В четверг я видел их на боксе. Сегодня понедельник. Если это его сын, если тут все чисто, значит, я попусту трачу силы и время. А если нет, я все равно опоздал. Если он собирался убить мальчика, пролить его кровь на кафельный пол со сточной решеткой, то он, скорее всего, это уже сделал.

Но зачем было вообще брать его с собой на бокс? Может быть, хотел разыграть замысловатую психодраму, а может быть, этому предшествовала длительная любовная связь с жертвой. Возможно, поэтому юноша в фильме как будто совсем не боялся, а скорее даже испытывал какое-то извращенное удовольствие, когда его привязали к кресту, чтобы истязать.

Если мальчик уже мертв, я ничего не смогу для него сделать. А если жив, то я тоже мало что смогу для него сделать: от того, чтобы установить личность Резинового Мужчины и разыскать его, меня отделяло множество световых лет, а к цели я двигался черепашьим шагом.

Все, что у меня было, — это труп. Ну и что из этого следовало? Когда Левек умер, у него находилась пленка, и на этой пленке было показано, как Резиновый Мужчина убил юношу. Левек погиб насильственной смертью — возможно, но необязательно став жертвой обычного ограбления в такой части города, где ограбления случаются сплошь и рядом. Левек работал в лавке, торговавшей порнографией. Он работал там неофициально, так что мог проработать не один год, хотя Гэс Гизекинд сказал, что большую часть времени он сидел дома, а это не похоже на человека, имеющего постоянную работу.

А его последняя постоянная работа…

Я протянул руку, взял телефонный справочник и нашел нужный номер. Мне ответил автоответчик, и я записал свое сообщение на пленку. Потом взял пиджак и отправился в бар «Армстронг».

Когда я вошел, он стоял у стойки — сухощавый, с бородкой клинышком и в роговых очках. На нем был коричневый вельветовый пиджак с кожаными нашивками на локтях, и он курил трубку с гнутым чубуком. Он выглядел бы вполне уместно в Париже, потягивая аперитив в кафе на левом берегу Сены. Сейчас он вместо этого пил канадский эль в баре на Пятьдесят Седьмой, но и здесь тоже выглядел вполне уместно.

— Мэнни, — сказал я, — я только что записал сообщение на твой автоответчик.