Время дикой орхидеи - Николь Фосселер

Но хорошо, что это быстро кончилось, он откатился на другую половину матраца и погасил свет. Она забралась под простыню, а его семя липко сочилось у нее между ног.

Пока смерть не разлучит нас.

В темноте она дала волю слезам, и лягушки квакали, потешаясь над ней и высмеивая ее.

– Я знаю, что ты меня не любишь, – услышала она его шепот через какое-то время, голос был утомленный после соития, язык тяжело ворочался после стольких бокалов шампанского и крепких напитков. – Но каждое слово моей брачной клятвы, которую я давал у алтаря, я произносил от всей души. И я знаю, что могу быть тебе хорошим мужем. Если только ты мне позволишь.

Пол Бигелоу сидел на веранде и смотрел в дождь. Несравнимо более легкий дождь, чем в минувшие месяцы, когда зимний муссон обрушивался на остров с насильственной мощью, но листья кустов и деревьев все равно часто кивали под ливнем, который низвергался с серого, озаряемого молниями неба.

Новый год для китайцев стоял под знаком железной свиньи. Что настраивало Ах Тонга на довольный лад; год, конечно, чудовищный, припасающий много рисков, но мужественным и исправным людям приносящий богатство, к тому же это год, на который впоследствии оглядываешься с добрым чувством.

Пол Бигелоу меж тем питал сомнения в многообещающих видах Ах Тонга на этот 1851 год, который начался так же бурно, как завершался предыдущий.

Могучие массы воды, сброшенные на землю в январе, вывели из берегов канал Брас Басах и реку Рохор и во время приливов устремлялись в город. Целые участки улиц стояли под водой, всю землю смыло, а обнажившиеся камни делали дороги непроезжими. На Бенкулен-стрит и Миддл-роуд снесло малайские дома, а рис и овощи из огородов находили потом прибитыми на отдаленных улицах. Дерево, кокосовые орехи, дохлых свиней и утонувших собак потом носило по городу, а береговые стены у Эспланады, которые должны были защитить от моря открытые площади, во многих местах обрушились. Понадобится еще немало времени, чтобы последние следы муссона сгладились.

На острове вновь вспыхнула холера, а индийских арестантов отвлекли от стройки, чтобы они охотились на тигров, которые повадились заглядывать на плантации в самом сердце острова и оставляли там кровавый след.

То были плантации, на которых выращивали перец и гамбир, единственные плоды, приносящие доход острову, на котором Конгси, китайские Триады, в феврале бесчинствовали не хуже тигров, и красная земля дочерна окрашивалась китайской кровью. Кровью бывших членов, которые выпутались из мелкоячеистой сети преступного сообщества, обращенные в католическую веру священником Жан-Мари Берелем, и стали хозяйствовать на свой карман, а не в общак банды, и теперь банда давала им почувствовать силу своей мести.

Пять дней длился красный штурм между Кранжи и Букит-Тимах, принесший сотни трупов и погнавший в город толпы беженцев, ночами в небе полыхало зарево от горящих плантаций, и в воздухе пахло дымом. До тех пор пока индийские арестанты и солдаты небольшого городского гарнизона не выдвинулись и при посредничестве могущественного тауке Си Ю Чина, короля гамбира, снова не водворили мир.

Хрупкий мир, ибо правительство во главе с губернатором Баттеруортом все еще медлило урезать власть и влияние Триад. Из страха, как считали некоторые коммерсанты города; из экономического интереса, как полагали другие, которые сами имели выгодные сделки с членами Конгси.

Из Китая тоже недавно пришли известия, внушающие тревогу. Добрых десять лет после окончания Опиумной войны, из которой британцы вышли победителями, империю сотрясали волнения: одно движение, называвшее себя Тайпин, восстало против Маньчжурского владычества и против влияния западных сил.

Гражданская война казалась неизбежной – с, возможно, катастрофическими последствиями для торговли. Ведь Нанкинский договор, который в свое время открыл китайские рынки и разрешил торговлю опиумом, привел в движение высокоприбыльный круговорот. Добываемый в огромных количествах и дешевый в британской колонии Индии опиум потек в Китай, и полученные в обмен за него желанные во всем мире сокровища могли теперь перепродаваться дальше. С гигантской дельтой прибыли – как раз для торговцев в Сингапуре. В том числе и для фирмы Финдли, Буассело и Бигелоу.

Еще и по самым скромным меркам. Немало коммерсантов, с которыми Полу Бигелоу случалось посидеть вместе за рюмкой, советовали ему выжимать из торговли как можно больше, пока еще можно. Ибо хотя торговля в этом порту, где не было таможни и не взимались налоги, была более чем доходной, долго сингапурскому успеху не продержаться. Без самостоятельного управления, в качестве отводка правительства в Калькутте. Без порядочного порта, с рекой в качестве места перегрузки, которая вопреки всем усилиям затягивалась илом и заносилась песком. В конкуренции с недавно открывшимися миру портами Шанхая и Гонконга, в непосредственном соседстве с Малаккой и голландской Батавией.

Пара благоприятных лет, пожалуй, еще светила, а потом Сингапур потеряет свое значение как вольный порт.

Пол Бигелоу тер кулаками глаза, чтобы снять жжение, потом провел по лицу ладонями; сегодня утром он даже не побрился.

Иногда он сомневался в том, хорошо ли было пытать своего счастья здесь, в Сингапуре, и его часто мучила ностальгия. Ему не хватало здесь английского здравомыслия и надежного жизнеустройства, заведенного там. Известной уверенности и обширных просторов, приглушенных красок; даже серости. И еще ему не хватало смены времен года, он бы многое отдал за то, чтобы снова пережить зиму со снегом и звенящим морозом.

Но пока дела шли хорошо, как теперь, было бы глупо сниматься отсюда.

Он закурил сигару и, щурясь, провожал взглядом кольца дыма.

Россыпь дождя, бурление каскадов с крыши и ручьев, которые пробивали себе русла в красной земле сада, почти не приглушали шума на верхнем этаже. Лишь когда раскаты грома обрушивались на дом, наверху на несколько мгновений смолкали женские голоса. А потом опять возобновлялись жалобные звуки, плач и стенанье, проникающие ему до мозга костей.

Его рука дрожала, когда он подливал себе в стакан и подносил его ко рту.

Вероятно, было бы куда умнее с утра уехать с Гордоном Финдли на склады, чтобы там отвлечься работой. В случае необходимости даже переночевать там, пока не придет известие, что все уже позади. Но он решил остаться здесь, чтобы – если что-то пойдет не так – поскакать верхом к доктору Оксли и привезти его сюда.

Он не доверял мак бидан, повитухе, которую Семпака еще пару недель назад привезла из своей деревни и поселила в помещении для посыльных. То, что она каждый день умащала и массировала разбухшее тело и ноги Георгины, заворачивала ее в тесный саронг и перевязывала лентами, как пакет, не настораживало его и даже казалось осмысленным. И напротив, он подозрительно относился к травам, которые она сжигала вблизи Георгины, к песням, которые она при этом пела и которые казались ему вредным колдовством. Он не доверял напиткам, которыми она ее поила, и тому, как строго она контролировала еду Георгины и собственноручно ее приправляла своими пряностями.