Тень ветра - Карлос Руис Сафон

Термодинамические теории Фермина заставили меняпризадуматься.

— Так вот что вы делаете с Бернардой? — спросил яего. — Нагреваете, как утюг на огне?

Фермин подмигнул:

— Эта женщина — как вулкан на грани извержения, онаполна кипящей, как магма, страсти, но с сердцем святой, — сказал он,проводя языком по губам. — А чтобы провести еще одну параллель, скажу: онанапоминает мне мою мулаточку из Гаваны, истово верующую сантеру.[46]Но в глубине души я рыцарь, так что ситуацией не воспользовался идовольствовался целомудренным поцелуем в щечку. Видите ли, я никогда нетороплюсь. Всего лучшего на свете приходится ждать. Есть тут некоторыежелторотые, уверенные, что если они положили руку женщине на задницу и она невозразила, то и дело в шляпе. Жалкие дилетанты. Сердце женщины — как лабиринтизысканных ощущений, бросающий вызов примитивному разуму прохвоста-мужчины.Если вы действительно желаете обладать женщиной, вы должны думать как она, и впервую очередь стараться покорить ее душу. Ну а все остальное, эта мягкаясладкая оболочка, лишающая нас рассудка и добродетели, приложится само собой.

Я встретил финал его речи торжественными аплодисментами:

— Да вы поэт, Фермин!

— Что вы, я сторонник Ортеги, и ко всему большойпрагматик, потому что поэзия лжет, хотя и весьма красиво, а то, что говорюя, — чистая правда, простая как апельсин. Как говорил маэстро, покажитемне донжуана, я поскребу его хорошенько и перед нами окажется педик. То, о чемведу речь я — это постоянное, непреходящее. Беру вас в свидетели, что сделаю изБернарды женщину если не достойную — этого ей и так не занимать, — то, вовсяком случае, счастливую.

Я улыбнулся и кивнул. Его энтузиазм был заразителен, ааргументы и слог неоспоримы.

— Берегите ее, Фермин. У Бернарды такое доброе сердце,и она уже пережила столько разочарований.

— Вы думаете, я не знаю? Да у нее все на лбу написано,как печать совета попечителей военных вдов. Это говорю вам я, а у меня солидныйопыт собственных неприятностей. Эту женщину я осчастливлю, даже если это будетпоследнее, что я сделаю в своей жизни.

— Даете слово?

Он протянул мне руку с достоинством рыцаря орденатамплиеров, и я крепко ее пожал.

— Слово Фермина Ромеро де Торреса.

После обеда время в лавке тянулось бесконечно, покупателейне было, заглянула только парочка праздношатающихся прохожих. Видя такое дело,я сказал Фермину, что остаток дня он может быть свободен.

— Зайдите за Бернардой и сводите ее в кино или простопрогуляйтесь под руку по Пуэртаферриса, поглазейте на витрины, она это обожает.

Фермин, поймав меня на слове, бросился прихорашиваться вподсобку, где у него всегда хранились сменный комплект белья, несколькофлаконов одеколона и прочих косметических средств в несессере, способномвызвать зависть самой доньи Кончи Пикер.[47] Вышел он оттудавылитым героем-любовником из какого-нибудь фильма, только вот мяса на костях унего было килограммов на тридцать меньше. Он облачился в старый костюм моегоотца и фетровую шляпу на несколько размеров больше его головы. Эту проблему онс успехом решил, подложив под тулью несколько скомканных газетных листов.

— Кстати, Фермин, пока вы не ушли… Я хотел попроситьвас об одном одолжении.

— Считайте что все уже сделано. Ваше дело приказать,мое — повиноваться.

— Только это между нами, договорились? Отцу ни слова.

Фермин улыбнулся от уха до уха:

— Ну и плутишка! Наверняка, это связано с тойпотрясающей девицей, угадал?

— Нет, речь идет об одном очень важном и запутанном расследовании.Как раз по вашей части.

— Я и в девушках тоже понимаю. Я это на тот случай,если вам нужен практический совет или что-нибудь в этом роде, ну, вы понимаете.Можете на меня положиться, в этом деле я как врач, кроме шуток.

— Буду иметь в виду. Но сейчас мне нужно узнать, комупринадлежит абонентский ящик на центральном почтамте на Виа Лаетана. Номер2321. И, если возможно, кто забирает оттуда корреспонденцию. Сможете выяснить?

Фермин ручкой записал номер под носком на лодыжке.

— Как нечего делать. В этом мире нет такогогосударственного учреждения, которое сумело бы сохранить свои тайны от меня.Дайте мне несколько дней, и я представлю вам полный отчет.

— И помните о нашем уговоре: моему отцу ни слова.

— Будьте спокойны. Я в таких делах, как сфинкс Хеопса.

— Я вам очень признателен. А сейчас идите уже ихорошенько повеселитесь.

Я по-военному отдал ему честь, и он, лихо развернувшись,вышел из лавки с удалью петуха, направляющегося в свой курятник. Не прошло ипяти минут после его ухода, как звякнул колокольчик на входной двери. Я оторвалвзгляд от колонок цифр: в лавку вошел какой-то человек в сером плаще и фетровойшляпе. У него были тонкие усики и стеклянно-голубые глаза, лицо расплылось вфальшиво-натянутой улыбке коммивояжера. Я пожалел, что нет Фермина, так как онодной левой умел отделываться от этих странствующих торговцев, пахнущихкамфарой и пылью, время от времени забредающих к нам на огонек. Посетитель,снова одарив меня приторной улыбочкой, взял первый попавшийся том из стопкикниг, лежавших на прилавке у входа. Все в этом странном человеке дышалонескрываемым презрением к тому, что его окружало. Уж ты-то не продашь мне нибулавки, подумал я.

— Сколько букв, а? — сказал он.

— Это книга. В книгах обычно бывает очень много букв.Чем могу быть вам полезен, сеньор?

Человек вернул книгу на место, рассеянно качая головой иявно игнорируя мой вопрос.

— Вот я и говорю. Читают те, у кого много времени икому нечего делать. Например, женщины. Кто работает, тому не до сказок.Вкалывать надо. Как по-вашему?

— У каждого свое мнение. Ищете что-то из книг?

— Это не мнение, это факт. Люди не хотят работать — вотчто сегодня происходит в этой стране. Слишком много бездельников, вам так некажется?

— Не знаю, сеньор. Возможно. Здесь, как вы уже,наверное, заметили, мы всего-навсего книги продаем.

Посетитель подошел к прилавку, его бегающий взгляд обшаривалвсе вокруг, периодически встречаясь с моим. Внешность человека и его жесты мнепоказались смутно знакомыми, хотя я никак не мог вспомнить, откуда я его знаю.В нем было что-то от фигур, изображенных на картах ясновидцев и предсказателей,он был похож на персонажа, сошедшего с гравюр какого-нибудь первопечатника —такой же мрачный и будто накаленный добела, словно проклятие, облаченное ввоскресный костюм.