Штрихи и встречи - Илья Борисович Березарк

против него самого. Потом дело разъясняется.

Дернул меня черт рассказать об этом Лавреневу. Он, конечно, об этой повести не имел понятия (перевод ее вышел в восьмидесятых годах), английский Лавренев знал, но не настолько, чтобы легко читать романы.

Он даже не пожелал познакомиться с этой повестью. Его обидело неожиданное сходство сюжетов. Все мои уверения, что образы, персонажи, даже развитие сюжета в целом совсем различны, ни к чему не привели.

— Недоставало, чтобы меня обвиняли в плагиате!

Он был очень самолюбив, и разубедить его не было никакой возможности.

«МЕДВЕЖЬИ ДЕНЬГИ»

Евгений Шварц еще в молодые годы свои был замечательным рассказчиком. Это знали многие его друзья. Истории его и были рассчитаны на друзей. Мне запомнились его рассказы о так называемых «медвежьих деньгах».

«Медвежьи деньги» — это полубыль, полулегенда. Речь шла о фальшивых бумажных деньгах, их якобы очень умело делали в окрестностях города Нахичевани-на-Дону. Об этом есть упоминание в известном романе Данилевского «Беглые в Новороссии». Еще в начале нынешнего века некоторые нахичеванские богачи считали себя потомками тех, что делали фальшивые деньги, и даже гордились этим.

Почему ж эти деньги назывались «медвежьими»? Их, оказывается, изготовляли в палатках на берегу Дона, а стерегли эти палатки дрессированные медведи.

Евгений Львович рассказывал так, как будто бы сам был свидетелем или даже участником этого дела. Он замечательно рисовал пейзаж: туман над Доном, огни, палатки и ревущие медведи. Все это было поэтично, вроде цыганского табора, и вместе с тем изготовление фальшивых денег было деловым, почти капиталистическим предприятием. Во главе дела стоял некий Ибрагим (его звали Еврагином), крупный знаток своего дела, который занимался когда-то изготовлением фальшивых денег в Турции и Греции. Теперь он привез из далекой Генуи какую-то замечательную машину, которая позволяет так печатать ассигнации, что их не отличишь от настоящих.

В рассказе Шварца таганрогской полиции предписано ликвидировать это дело. Но полицейские боятся. Во-первых, боятся медведей. А главное, боятся, что не отличат фальшивых ассигнаций от настоящих, совсем запутаются. Как тогда отчитываться перед начальством? Прозаическое повествование перемежалось стихами.

Вот те из них, которые я запомнил:

В Нахичевани жил один,

Звали его Еврагин.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Еврагин по городу идет,

Деньги он бросает.

Откуда деньги он берет,

Один медведка знает.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Донесли полиции:

Деньги делают они

Лучше, чем в столиции…

Интересно отметить, что этой историей заинтересовались два известных режиссера. О ней у меня спрашивал Мейерхольд, а Сергей Михайлович Эйзенштейн даже предложил написать сценарий на эту тему. Я тогда очень удивился. Такой сценарий, исторический и приключенческий, никак не соответствовал тематике и стилю работ Эйзенштейна.

— Не для меня, так для других! — сказал он мне. — Тема интересная!

Евгений Шварц жил уже тогда в Ленинграде, но известен как писатель еще не был. Я написал ему о своей беседе с Эйзенштейном, но он не заинтересовался этим делом, и так оно и заглохло…

Теперь о «медвежьих деньгах» давно забыли.

ПОЧТИ ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ

Так я окрестил эти сравнительно поздние рассказы Евгения Львовича. Ему понравилось это мое шутливое определение. Эти рассказы я слышал в Ленинграде, частью в Комарове, в последние годы жизни писателя.

Самый интересный из них — рассказ о майкопском продавце Николае Ивановиче. Николая Ивановича хорошо знали в Майкопе, на родине Шварца. Этот простой и не слишком образованный человек неожиданно увлекся толстовством. Недалеко от Майкопа находилась толстовская колония. Туда Николай Иванович ездил пахать землю. Он и внешне изменился, стал носить холщовую рубаху, бороду, лапти. По-видимому, увлечение было не слишком серьезным, он несколько рисовался и стремился приобрести популярность. Во всяком случае, его называли теперь не просто Николай Иванович, а «толстовец» Николай Иванович. У него обнаружились какие-то особые способности мирить людей, вступивших в драку, а возникали драки обычно около «монопольки» (так назывались тогда небольшие магазинчики, торговавшие водкой). Здесь обычно дежурил наш Николай Иванович. И чуть начиналась драка, он тут как тут, мирит людей. Ему, видно, нравилась эта роль, к тому же он не просто мирил, он еще и пропагандировал толстовские идеи о всеобщем примирении, о всеобщей любви.

И вот радость, счастье для Николая Ивановича — возникла возможность поездки в Ясную Поляну к самому великому Льву. Но эта поездка не принесла Николаю Ивановичу настоящей радости. Более того, она излечила его от «толстовства».

Родители Евгения Львовича, по его словам, хорошо знали Николая Ивановича. Местных интеллигентов поражало, что Николай Иванович не только внешне подражал Толстому, он научился строить свою речь по Толстому.

Что же произошло с ним в Ясной Поляне? Об этом сообщил отцу Шварца известный толстовец П. Сергиенко. Лев Николаевич сначала принял своего единомышленника из далекого Майкопа очень ласково. И спросил, как он доехал. Николай Иванович сообщил — доехал приятно, если бы не досаждал ему человек, который «неизвестно зачем надел форму и почему-то называет себя кондуктором».

Уже эти слова заставили Льва Николаевича насторожиться, как будто он почувствовал, что его собеседник почти пародирует его речь и манеру письма. Сергиенко рассказал, что Лев Николаевич был очень расстроен. Он прервал беседу, ссылаясь на нездоровье, и вышел из комнаты. Николай Иванович заметил неудовольствие Толстого, но чем оно вызвано, понять не мог. По-видимому, со временем причина стала ему известна, во всяком случае возвратившись в Майкоп, он перестал быть толстовцем, снова превратился в обыкновенного приказчика. Когда с ним пытались говорить о Толстом, он робко отмалчивался.

К сожалению, я не могу передать беседу Николая Ивановича с великим писателем так, как она звучала в устах Шварца. Чувствовалось, что, чем больше Николай Иванович играет под Толстого, тем больше это злит Льва Николаевича. Он старается сдержать свой гнев, но не может.

Другой рассказ ведется от имени старика Афанасия, с которым Шварц был знаком в начале двадцатых годов, когда он только переехал в Ленинград. Этот Афанасий некогда служил курьером в редакции народнического журнала «Русское богатство». Он дает характеристику основным сотрудникам журнала. Их было несколько, и не всех я запомнил.

Очень часто Афанасий бывал в квартире Николая Константиновича Михайловского. Михайловский, как известно, был одним из редакторов журнала. Афанасия посылали к нему с рукописями и корректурами. Сам знаменитый публицист и критик не удостаивал его вниманием, только горничная выносила на подносе всегда одно и то же (что особенно возмущало Афанасия) — рюмку водки, бутерброд и пятнадцать копеек.

— Хотя бы придумал что-нибудь