Звезда на одну роль - Татьяна Степанова

— Куда уж нам, советникам при посольствах, тягаться с какими-то Колосовыми, — заворчал Кравченко.

— Допустим, что два этих преступления связаны, — продолжал Мещерский негромко. — Допустим. Тогда напрашивается вопрос: почему между этими убийствами прошло две недели? Почему Лавровского, если он представлял какую-то угрозу для убийцы, не прикончили сразу же после убийства Красильниковой?

— Ну и почему? — спросила Катя.

— Вывод я делаю такой: возможно, убийца поначалу либо вообще не знал о существовании Лавровского, либо не был уверен, что тот что-то про него знает. Когда же он в этом убедился, участь Пьеро была решена.

— Подожди, подожди... — Кравченко щелкнул, пальцами. — Когда мы там балаболили с ним в гримерной, его же позвали к телефону. Ну да! Типчик накрашенный, в венке, снизу прибежал с этим известием. Лавровский тогда еще удивился. Кать? — Он крутанулся на табурете. — Что он тогда сказал, а? Вспомни.

— К телефону... Да, его вызывали к телефону в администраторской. Кажется, предлагали работу, а он и сорвался сразу, — сказала Катя.

— Вот! Работу! И Светка для него тоже работу нашла! Он сам говорил, а значит...

— Это все ничего пока не значит, — прервал его Князь. — Это только хрупкий мост между туманными берегами. За работу у нас, слава Богу, тружеников сцены пока еще не бьют.

— Это смотря кого. Талькова-то вон убили, — ввернул Кравченко.

— Там дело другое: конкуренты, зависть.

— И здесь могли быть конкуренты. Перешли кому-то дорогу, получили роли главные где-нибудь в гвоздевой пьесе, вот их и шлепнули, — не сдавался Кравченко.

— А мне кажется, ребята... — начала Катя. «Ребята», как по команде, повернулись к ней. — Мне кажется, что их убил любовник.

— ???

— Не корчите глупых рож. Да-да, любовник. Ревнивый. Сначала ее, потом его. Приревновал Светку, сделал ей сцену, затем убил. На ней ведь белья нижнего не было! Вспомните! — горячилась Катя. — Они встретились где-нибудь на квартире и там...

— Что ж он ее, на квартире в сапогах и дубленке, что ли, трахал? А трусы и колготки снять успел? Нет, это чушь какая-то. — Кравченко покачал головой. — Мужики так не поступают.

— Почему? — удивился Мещерский. — Вон в старом Китае женщины снимали с себя все, кроме носков и башмачков. Ноги держались всегда обутыми, во всех пикантных ситуациях.

— Это китайцы, у них ноги с детства изуродованы, оттого их и не показывают даже в постели. Нет, для нашего мужика, — Кравченко горделиво оглядел кухню, — подобное поведение просто глупо.

— А может, он псих? — спросила Катя.

— Может, вполне. Учитывая тот способ, которым он убивает.., бр! — Кравченко передернул саженным плечом. — Как все-таки это неэстетично! Металлический штырь. Итак, Князюшка, ты у нас главный мастер на выводы. Вот что значит дипломатическое образование! И какой твой самый главный вывод, а?

Мещерский многозначительно кивнул на духовку.

— Успеется. Пусть доходит еще три секунды. Ну и?..

— Не будем гадать на кофейной гуще, друзья, — молвил Мещерский торжественно. — Сдается мне, что Катин коллега мистер Колосов знает кое-что интересное по этому делу. Один шаг к обмену информацией им уже сделан. Подождем второго. Не будем спешить. Подождем.

— Чего? — Кравченко уже надевал на руки шерстяные рукавицы-охваталки", готовясь доставать запеченное мясо.

— Подождем, ребята, прилива его откровенности. — Мещерский разгладил на столе скатерть. — Думаю, он человек слова. Если он сказал Кате, что все объяснения будут в понедельник, то так тому и быть. Ты его только не проворонь. Катюша.

— Не уйдет, возьму живым и теплым. — Она встала. — Ну, помогайте же накрывать, окорок готов.

— Это всегда пожалуйста, — ухмыльнулся Кравченко.

Князь уже гремел посудой в шкафу.

Наступающая весна дала о себе знать утром в понедельник. Катя шла по Тверской — яркое солнце било ей прямо в глаза. Служилый люд, торопящийся в многочисленные конторы, офисы, банки и магазины, какими были нашпигованы заново отремонтированные здания в прилегающих к Тверской улочках, щурился, жмурился, однако с наслаждением подставлял горячим лучам вылинявшие за долгую зиму лица.

Весна, весна — грачи прилетели! Катя, как истинное дитя города, была не способна отличить этих воспетых грачей от обыкновенной вороны, но.., мартовское солнце делало чудеса, и ей уже начинало мерещиться, что купавшийся в подтаявшей луже взъерошенный воробей — это на самом деле мелкий грач, только что слетевший на Тверскую с полотна Саврасова.

Еле дождавшись конца оперативки, она начала лихорадочно дозваниваться до начальника отдела убийств. Никто не брал трубку. Пришлось перезвонить в канцелярию. «Никита Михалыч уехал в областную прокуратуру на совещание», — пропищала секретарша.

У Кати сразу же испортилось настроение, весенний солнечный день словно померк. Говорят, что самые страшные душевные муки — это муки нечистой совести. Катя не была в этом уверена. Муки неудовлетворенного любопытства — вот тот алчный, вечно голодный дракон, который никогда не способен удовлетворить свой зверский аппетит.

Катя сразу же разозлилась на все на свете: и на Никиту, и на весну, и на дурацкое совещание в прокуратуре, явно способное длиться без перерыва на обед с восхода до заката. День приходилось строить заново. Катя оглядела кабинет. Тихо, пусто, не трезвонят телефоны, не трещит машинка: все на выездах в поисках материалов и сенсаций. Что ж.., в такой обстановке можно, пожалуй, и...

Она решила закончить очерк, вот уже неделю назад заказанный ей редактором ежемесячника «Семейный совет».

Под мирный стрекот машинки события ложились на лист легко и быстро. На стене тикали часы. Катя сочиняла. За окнами догорал мартовский день...

От долгого сидения заломило спину. Она допечатала последний абзац. Точка в конце была жирной-жирной. Все. Катя отключила машинку, взглянула на циферблат: 17.00. Итак, день прошел, а Колосов так и не появился. Зато у нее есть теперь готовый очерк.

Она начала собираться домой. Подошла к внутреннему телефону, хотела было поднять трубку и набрать заветный номер: 47-10, но.., не стала этого делать. Сколько можно бегать за этим задавалой? Сколько можно унижаться? Она открыла шкаф и начала причесываться перед зеркалом. И тут в дверь негромко постучали. На пороге стоял Никита.

— Добрый вечер, — сказал он, проходя в ее кабинет. — А я увидел твой силуэт в освещенном окне.

— Здравствуй...

— Только что приехал. — Он оседлал стул и уперся подбородком в сложенные на его спинке руки. — Сначала совещание было, потом голову мне мылили.

— Кто мылил? — Кате отчего-то стало неловко. Она чувствовала, как краснеют ее щеки.