Халцедоновый Двор. И в пепел обращен - Мари Бреннан

Внизу распахнулась дверь, и с лестницы послышались шаги. Легкие, посему Энтони даже не шелохнулся.

Вскоре в комнату вошла Кэт. Увидев мужа, она остановилась и, размотав шаль (день выдался морозным), положила ее на край стола.

– Уголь все еще дорог, – сказала она, – но уж не настолько, как прежде. Завтра нужно прикупить еще.

– Спасибо, – сказал Энтони, поднявшись и взяв жену за руки.

Суровыми военными зимами, когда Ньюкасл оказался во власти шотландского короля и в Лондон угля почти не привозили, Кэт приходилось куда хуже, чем ему. Это и послужило еще одной причиной отправить детей к родне: дрова и торф, дабы обогреть дом, у кузена жены имелись в достатке.

Кэт стиснула его пальцы, медленно опустила голову, невнятно хмыкнула и отвернулась.

– Что случилось? – спросил Энтони, смущенный ее неожиданной неприязнью.

Сдернув скромный полотняный чепец, что покрывал ее голову, Кэт скомкала его и вновь, с тою же резкостью, повернулась к мужу.

– Думаешь, я не вижу черных пятен на твоих пальцах? Думаешь, мне неизвестно, что они значат?

Энтони изумленно воззрился на собственные ладони. Об этом как-то не задумывался. Думал он совсем о другом – о тысяче разных других вещей… о стольких делах, что и не управиться.

– Сознайся, – горько сказала Кэт, – ты заодно с Лилберном? Или с кем-то еще? Что за бунтарские мысли ты распространяешь, если их нужно печатать в тайне от всех? И не говори, будто это чернила: следы краски я от чернил отличу.

Сия тирада лишила Энтони дара речи. Неужто она вправду может поверить в его союз с этими возмутительными левеллерами – людьми, стремящимися отдать власть над Англией толпе простолюдинов? Да, Лилберн откровенно высказывался о коррупции среди парламентских лидеров, от новообретенной власти утративших разум, но на сем согласие Энтони с этим субъектом и заканчивалось.

Вот только Кэт завела разговор не об этом. Возражай она против отстаиваемых им идей – о них и начала бы спор. Нет, тут дело в чем-то ином.

Похоже, ей не по нраву таинственность.

– Нет, не с Лилберном, – негромко признался Энтони, опустив руки. – Но – да, это краска для печатного станка.

Кэт стиснула зубы.

– И что же, по-твоему, стоит риска угодить в Тауэр или к позорному столбу? Что же ты полагаешь столь важным?

Энтони глубоко вздохнул и вернулся в кресло. Кэт не без колебания устроилась рядом.

– А к чему я всегда призываю? К умеренности и надежде на мир. Потому и пишу о том, что происходит в Палате общин, и о планах Армии, которые ее вожди предпочли бы скрыть от народа.

За сими с легкостью сказанными словами таилась бездна замешательства. Умеренность, да – но как? Ведь двух сторон и четкого курса меж ними более нет: в жизни все так смешалось, что верного пути назад, к здравомыслию, Энтони просто не видел, и уж тем более не мог никому его указать.

Жена выслушала все это спокойно. Нет, не простила – ведь он только что откровенно признался, что в столь опасные времена подверг риску себя и свою семью – однако первоначальная вспышка гнева поугасла, уступив место жару, тлеющему, точно угли в золе.

– Значит, когда они опубликовали те донесения генерала Кромвеля неполными, – проговорила она, – их полные тексты выпустил в свет ты?

– Один. Второй был опубликован по ошибке – или же якобы по ошибке – со стороны Лордов.

До сих пор комкавшая в руках чепец, Кэт расправила его и положила на стол.

– Энтони… им ведь твои взгляды известны. Думаешь, обрезав волосы на манер Круглоголового[29], ты хоть кого-нибудь обманул?

Энтони невольно поднес руку к едва прикрытому волосами вороту.

– Сколько членов Палаты общин были вышвырнуты вон за несогласие с ними? – продолжала Кэт. – Если они и не дознаются о тайном печатном станке, так загонят тебя в Тауэр за твой политический курс – и одно разоблачение повышает вероятность другого.

Кэт было неизвестно (да и не следовало знать), сколь близко к этому подошло. Дивные в эти дни помогали ему с опаской. Лондон был наводнен людьми, убежденными, что уж теперь-то Реформация, коей благочестивые едва не добились при старой Елизавете, да промахнулись, не за горами. Жизнь для подземных жителей сделалась неуютной, однако, когда возникла нужда, они вмешались и от Тауэра его уберегли.

– Энтони, – едва ли не шепотом спросила Кэт, – может, подумаем об отъезде?

Энтони вздрогнул. Эти нотки мольбы… нет, его Кэт была отнюдь не трусихой. Просто она полагала, что оставаться в Сити бессмысленно и опасно, и в сем нимало не ошибалась.

Но Луна просила его остаться.

Да, в открытую Энтони не мог сделать почти ничего. Начни он высказывать свои взгляды перед Общинами – вышвырнут, даже не дав закончить. Однако он наблюдал, докладывал и втайне, по мере возможности, пытался поддерживать равновесие. Вот и сейчас, на острове Уайт, уполномоченные парламента ведут переговоры с заточенным в Карисбрук королем, стараясь достичь соглашения, которое могло бы вернуть Англию к некоему подобию обычной жизни…

Подавшись вперед, он накрыл ладонями руки Кэт, сложенные поверх полотняного чепца.

– Я не могу пойти на попятный, – отвечал он. – В парламенте слишком много сторонников Армии, чтоб кто-либо мог сохранять душевный покой. Недалек день, когда она объявит себя хозяйкой Англии, и власть закона сменится властью меча.

– А разве последние шесть лет прошли иначе? – с горечью заметила Кэт.

– Не так скверно, как могли бы. В Общинах еще есть те, кто опасается вождей Армии и хочет возврата к прежнему – к королю на троне, а не в тюрьме. Но самые горячие головы готовы отринуть все Божьи и человеческие заповеди, указующие, как надлежит править людьми, и предоставить нас милости парламента без всяких на то оснований, кроме военной силы.

Эту грань они уже перешли. А началось все с Пима, с его старых вздорных аргументов: королевская власть-де не то же самое, что королевская особа, а потому должна принадлежать парламенту до тех пор, пока Карл не начнет поступать как должно – иными словами, как пожелают парламентарии. Однако Энтони, сколь бы ни презирал подобную софистику и подобные оправдания войне против Короны, искренне сожалел, что Пима нет больше в живых. Этот, по крайней мере, был политиком, а не кровожадным смутьяном; пришедшие же ему на смену оказались куда как хуже.

Жена глубоко вздохнула и поднялась, нависнув над ним.

– Энтони, – сказала она, – уничтожить нашу семью я тебе не позволю.

Сердце Энтони замерло.

– Кэт…

Кэт без всякой на то необходимости оправила юбки.