Бунт Афродиты. Tunc - Лоуренс Даррелл

— Прекрасно! — воскликнул он. — Прекрасно!

Мы выпили по последней на террасе, потом появился мажордом с фонарём, чтобы проводить меня обратно в дом для гостей. Ноги плохо слушались меня, хотя голова была более-менее ясной. Мы договорились, что следующий день я проведу в Полисе, советуясь с кем сочту нужным, и вернусь к вечеру с катером. Старый евнух помог мне медленно спуститься с холма, приноравливая шаг к моему, и наконец я вновь оказался на своей террасе. Он вошёл в дом, чтобы зажечь лампы. Я стоял, вдыхая сырой ночной воздух. Не было ни неба, ни моря, ни звёзд. Я плыл на маленьком балконе, как на плоту, сквозь клубы тумана. Выполнив свои обязанности, слуга поклонился и пошёл обратно вверх по тропинке. Ночной туман поглотил его сразу, будто упал занавес. Из рощицы над домом донёсся голос девушки. Её не было видно в темноте, но я слышал тихий ласковый голос, обращённый к птице на её руке, повторявший снова и снова, с разными интонациями, одни и те же слова: «Гельдик гель улялюм». Бесплотный голос плыл вниз по холму и затихал в ухе. Я почувствовал искушение позвать её по имени — чему сам очень даже удивился. Но вместо этого забрался под влажные простыни и уснул неспокойным сном, в котором виделось, что голос исходит от большой птицы, а не от женщины. Странный булькающий ласковый голос, похожий на звук, который издаёт вскипающая пузырьками вода в наргиле, — звук одновременно нежный и бесстыдный. Сладостный, как зов горлицы, и резкий, как шипенье змеи. Огромные крылья простёрлись надо мной в тёмном небе, страшные железные когти вонзились мне в плечи, и я закричал. Затем долгое стремительное падение. Но я упал в один из павильонов Сераглу, и трое слепых гнались за мной по длинным коридорам и залам. Они ориентировались на звук: когда я замирал, они в растерянности останавливались с поднятым ятаганом в руке. Уловив моё дыхание, они снова бросались ко мне. Я проснулся, обливаясь потом от ужаса. Туман немного рассеялся, и над водой плыл бледный серп луны. Я рухнул обратно в постель и долго боролся с бессонницей, прежде чем снова провалиться в трясину сна. Разбудило меня солнце, бьющее в глаза. Оно заливало террасу и окна маленькой комнаты. Больше того, к моему удивлению и смущению, я увидел Бенедикту Мерлин, которая сидела на перилах и смотрела на меня. Рядом с ней стоял портфель, который вчера я забыл взять с собой. Лицо её было серьёзно, даже напряжённо, словно она сосредоточенно о чём-то думала, глядя на меня, пока я спал. Я пробормотал «доброе утро», приглаживая встрёпанные волосы, она кивнула в ответ. Её лицо осталось по-прежнему серьёзным, даже озадаченным.

— Вы ждали, пока я проснусь? — спросил я с досадой. — Почему же не разбудили меня?

Она вздохнула и ответила:

— Я считала до ста. И тогда бы разбудила. — Она соскочила с перил и отряхнула руки от цветочной пыльцы, а может, листовой прели. — Я вам принесла это, — сказала она, показывая на портфель. — Лодка уже прибыла и ждёт вас.

— Вы собираетесь с нами в Полис?

— Нет, — помотала она головой. — Не сегодня. Да и зачем?

— Ну, не знаю… поболтали бы.

— Поболтали? — спросила она на высокой ноте и глядя с неподдельным удивлением, словно чьё-то желание поболтать с ней было для неё в невероятную диковинку.

— Что же тут такого?

Она отвернулась и — почти застенчиво — прошептала: «Мне надо идти». Она пересекла тропинку и мёдленно пошла вверх по холму. Я стоял в пижаме и смотрел ей вслед. У края рощи она остановилась и обернулась. Я помахал ей, и она помахала в ответ — но как-то нерешительно.

Повернулась и исчезла среди деревьев.

Я занёс портфель в комнату и торопливо оделся, зная, что терпеливый Сакрапант ждёт меня, сидя на кормовом люке «Имоджен», элегантный, но чопорный, как богомол или высокий кран в доках.

Я, как приличествует, извинился, что заставил себя ждать, и был дружно прощён всеми; скоро мы уже с воем неслись мимо берега Босфора, снимая носом белую стружку с мраморной поверхности моря и оставляя за собой глубокий след. Приближавшийся город был словно роспись на огромном театральном занавесе — колеблющаяся, молочно-белая, угадываемая, с контуром, дрожащим, как марево. Прекрасно было сидеть в нескольких дюймах от воды, полностью отдавшись ощущению движенья, и смотреть на несущуюся навстречу водную гладь. В такие мгновения мысли блуждают по своей прихоти, уносятся к созвездиям, к облакам. Я подумал о способности Иокаса читать чужие мысли, сравнил с собственной: никакой эзотерики тут нет. Если мысленно сосредочиться на ком-то, сосредоточиться по-настоящему, можно увидеть его астральное тело, находящееся, так сказать, в развитии: можно провидеть, каким оно может стать. Так, с иронией вопросил я себя, уж не значит ли в таком случае, что все мы — маленькие Фаусты? И скажи, умник, что ты провидишь в гладком благостном облике мистера Сакрапанта, который сидит рядом с тобой, держа в руках священный портфель, оказавший такое странное влияние на мою жизнь. «Сакрапант? Гм. Дай подумать». Всё это было до того, как он свалился с неба. Слова возникли сами собой: «Дело 225. Илайес Сакрапант. Всю жизнь слушал турецкую музыку — трансцендентально монотонную музыку. Жена только что не молится на него, постоянно доводя его своей любовью до нервного срыва». А мистер Сакрапант тем временем говорил не умолкая и показывал на места, представлявшие интерес для туриста. (Как путешествие ограничивает ум!) Я кивал, показывая, что слушаю его, но про себя благословлял спасительный ровный гул мотора. Затем, продолжая разговор со своим вторым «я», фаустовским, я избрал другую фигуру для рентгеновского, так сказать, исследования: Бенедикту! Тут самообладание окончательно покинуло меня. Перед глазами развернулся веер моментальных снимков того холодного лица — его естественная красота, подвижность, выразительность. Дело 226, так сказать. «Она живёт, испытывая истинный ужас, — но для этого нет основания. Она не понимает, что точно так же, как не каждому даны способности к искусству, так и другие вещи, вроде любви или математики, могут раскрыться только своим адептам. Её случай настолько безнадёжен, что кому-то необходимо, совершенно необходимо полюбить её». Эти мысли так испугали меня, что чуть ли не каждый мой волосок встал дыбом.

Вайбарт жил за Перой, в скромном, но удобном домике с пальмовым садом. Здесь же он и занимался делами, большей частью касающимися людей бизнеса. Гостиная была превращена в офис с немногочисленными папками с документами и гостеприимно распахнутым буфетом, полным бутылок. Внимательно, но быстро он просмотрел бумаги, которые я достал из портфеля, и в изумлении разинул рот. Потом поднял роговые очки на лоб и сказал:

— Господи Иисусе, приятель, ты сам-то это читал? Я утвердительно кивнул, добавив:

— Но я не юрист и не обнаружил никаких подвохов.

— Подвохов! — Он издевательски засмеялся и в возбуждении прошёлся по комнате. — Дорогой мой, ты обратил внимание на скользящую шкалу авторских отчислений, на размер предварительного гонорара? Подписывай договор о сотрудничестве не раздумывая, слышишь? Они предлагают тебе не только роялти за твои изобретения, но и продвижение их на рынке; и, словно этого недостаточно, ещё обеспечить всем необходимым все, какие вздумаешь проводить, эксперименты. — Он сел и на секунду задумался. — Даже не знаю, что сказать. Если хочешь, я посмотрю документы повнимательней, но, право, на первый взгляд…