Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования - Леонид Кацис

Следовательно, выстрел был произведен из «Маузера». Блестяще проведенное исследование! Именно «Маузер» был отмечен в протоколе осмотра. Кто же подменил оружие? Вспомним протокол «беседы» сотрудника НКГБ с М.М. Зощенко: «Любопытно, что револьвер, из которого застрелился Маяковский, был ему подарен известным чекистом Аграновым». Не побоялся же ответить чекисту! Уж не сам ли Агранов подменил оружие, приложив к делу браунинг Маяковского? Но это из области догадок и не относится к компетенции экспертов, а специалистов других областей. Но вернемся к материалам дела.

Вчитаемся в протокол допроса В.В. Полонской, который был направлен непосредственно начальнику секретного отдела ОГПУ Я. Агранову: «Я вышла за дверь его комнаты, он остался внутри ее, и, направляясь, чтобы идти к парадной двери квартиры, в это время раздался выстрел в его комнате, и я сразу поняла, в чем дело, но не решилась войти, стала кричать. На крик выбежали квартирные соседи, и после того мы вошли только в комнату. Маяковский лежал на полу с распростертыми руками и ногами с ранением в груди. Подойдя к нему, спросила, что вы сделали, но он ничего не ответил».

Следовательно, мы оказались правы в своих рассуждениях о том, что В. Полонская дошла лишь до входной двери в квартиру, а не спустилась вниз, как утверждал В.И. Скорятин.

На второй день после гибели В.В. Маяковского вызван на допрос гр. Кривцов Н.Я., 23 лет: «13 апреля с.г. я был в кухне и готовил для себя обед. Маяковский пришел в кухню и попросил у меня спичку закурить… с жильцами вел себя хорошо и корректно. 14 апреля с.г. с самого утра был в своей комнате, которая при кухне. Около 10 часов в кухню приходит гр. Скобелева Н.П. и рассказывает о том, что Маяковский приехал в такси с какой-то гражданкой. Одета, как она выразилась, «по парижской моде». По истечении 10–15 минут я, будучи в своей комнате, услышал какой-то хлопок, вроде удара в ладоши, и в этот момент зашла ко мне Скобелева и сказала взволнованным голосом, что в комнате Маяковского что-то хлопнуло… я вышел из комнаты. В этот момент дверь комнаты Маяковского была открыта и оттуда бежала с криком неизвестная гражданка… направляясь к нам в кухню. Впервые из кухни Полонскую я видел, находившуюся на пороге комнаты, занимаемой Маяковским, дверь была открыта. Утверждать, была ли она в комнате в момент выстрела или зашла после него, не могу, но этот промежуток был несколько секунд. После ее криков я тут же зашел в комнату, Маяковский лежал с огнестрельной раной в груди».

Н.Я. Кривцов, таким образом, категорически не может утверждать, что в момент выстрела Полонская находилась в комнате Маяковского. Но обращаю внимание, что в момент трагедии в коммунальной квартире находились люди, которые выскочили из своих комнат на звук «хлопка» буквально через несколько секунд и скорятинский «некто» не мог остаться незамеченным.

«19. IV. 1930 года дело направлено в распоряжение пом. Мособлпрокурора. Нар. следователь 2-го участка Бауманского района Сырцов».

В окружении Маяковского было много знакомых чекистов. Но следует помнить, что в те годы само слово «чекист» было окружено не только героическим, но и романтическим ореолом. В частности, поэт дружил с Аграновым, начальником секретной части ОГПУ. Более того, Агранов подарил Маяковскому, большому любителю оружия, пистолет. (…) Именно к Агранову поступала оперативная информация, собираемая агентурой после смерти поэта. Материалы ГПУ – зеркало реальной жизни. И, пожалуй, не самое кривое. На страницах некогда секретных документов можно встретить самые неожиданные вещи.

«С. секретно.

Сводка.

С 9 час. на ул. Воровского, д. 52, где находится труп Маяковского, стала собираться публика и к 10.20 собралось около 3000 человек. В 11 часов публику стали пропускать к гробу Маяковского. Стоящие в очереди… о причине самоубийства Маяковского и политического характера разговоров не слышно.

Пом. нач. 3-го отд. Оперода ОГПУ /Подпись/.

16 апреля 1930.» На агентурной сводке надпись – т. Агранову.

«Нач. СО ОГПУ т. Агранову.

Агентурно-осведомительная сводка

5-е отд. СО ОГПУ № 45 от 18 апреля 1930 г.

Известие о самоубийстве Маяковского произвело очень сильное впечатление на общественность… Разговоры исключительно о романтической причине смерти. Из разговоров можно подчеркнуть следующее:

Жизнь Маяковского.

Жизнь страшно замкнутая. Маяковский жил на 2 квартирах: у Бриков и деловой кабинет на Лубянском проезде.

Разговоры, сплетни.

Сообщения в газетах о самоубийстве, романтическая подкладка, интригующее посмертное письмо вызвали в большей части у обывательщины нездоровое любопытство.

…Газетную шумиху о Маяковском называли ловкой коллизией для дураков. Нужно было перед лицом заграницы, перед общественным мнением заграницы представить смерть Маяковского как смерть поэта-революционера, погибшего из-за личной драмы.

Крайне неудачным находят сообщение Сырцова (следователя) о длительной болезни Маяковского. Говорят о сифилисе и т. п.

Нач. 5-го отд. СО О ГПУ /Подпись/».

В папке Н.И. Ежова находится и письмо Л. Брик от 24.XI. 35 года с просьбой ускорить издание полного собрания сочинений поэта и т. д. Это письмо известно. Но в верхнем левом углу четким разборчивым почерком резолюция красным карандашом: «Тов. Ежову. Очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление.

Жалоба Брик, по-моему, правильна. Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите ее в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все упущенное нами.

Если моя помощь понадобится – я готов.

Привет.

И. Сталин».

На полях – карандашная пометка – 813/29.Х1.35 г.

Письмо Л. Брик датировано 24 ноября, но уже 29-го числа оно прочитано Сталиным и наложена резолюция, из которой постоянно цитировалась лишь одна фраза: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом…» А о «безразличии к его памяти» в работах советских исследователей ни слова.

После сталинской резолюции молниеносно раскручивается маховик пропагандистской машины. В этой же папке хранится письмо бывшего Наркома просвещения А.В. Луначарского, обращенное «Дорогому Николаю», в котором речь идет о судьбе выставки Маяковского и предлагается помощь. На письме – небрежная резолюция карандашом: «Напомнить. Ежов». Показательно, что письмо «Дорогому Николаю» написано 1 января 36-го года. Торопились… Так что «лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи» Владимир Маяковский стал лишь 29 ноября 1935 года.

Придирчиво рассматривая биографию Маяковского сквозь призму идеологических представлений о личности героя 30-х годов, с которого должны были брать пример советские люди, безжалостно зачеркивали все, что хоть в какой-то мере могло повредить созданию «бронзового» героя, безупречного во всех отношениях. Если на фотографии трое – Лиля Брик, Осип Брик и Маяковский, О. Брик вырезается, остаются Маяковский и Лиля, и эта сфальцифицированная фотография выставляется для обозрения. Еще – Маяковский стоит, прислонившись к дереву, вернее, к его половине, так как с другой стороны дерева стоит Лиля Брик. Раз – и Лили нет. Фотография тиражируется. У Владимира Владимировича в это время росла дочь в Америке, которую он видел всего лишь раз…