Ричард Длинные Руки. В западне - Гай Юлий Орловский

Он радостно округлил глаза, как-то подчеркнуто радостно.

– Даже так?

– Именно, – подтвердил я и добавил с брезгливостью: – А зачем мне какие-то нелепые войны, дворцовые перевороты, мятежи?.. Это отвлекает от обеда!

– Ваша Звездная Мощь…

– Идите, идите, – разрешил я.

Он поклонился и отступил, а я сделал не больше десятка шагов, как из-за двух грузных вельмож поперек себя шире вышел Альбрехт, я с укором покачал головой, мол, следишь, негодяй, а он приблизился словно бы невзначай и сказал тихонько:

– Здорово вы его…

– Обидел? – спросил я.

– Нет, показали, кто в доме хозяин.

– Имеете в виду империю?

Он хмыкнул.

– В доме? В деревне!

– А с чего он так? – поинтересовался я. – Здесь никто пальцем не шевельнет без дальней цели. И ничто, как я понимаю, не делается без воли императора.

– Может быть, – предположил он, – он выполнял не такое уж и прямое поручение императора. Подчиненные должны угадывать, что нужно их властелину. А он заверил от имени всего двора, что вам рады. Остальное как бы вскользь.

– Будем надеяться, – ответил я с сомнением. – Хотя кому-то очень не понравится. Ладно, кончайте за мной присматривать, а то не сделаете то, что обещали!.. Идите, герцог, идите!

Женщины, приветливо улыбаясь, поворачиваются ко мне и приседают в поклонах, кончиками пальцев растопыривая платья, хотя при таком обилии материи и так не увижу размеры их жоп, это узнается только после долгого обольщения и соблазнения, что должно распалить аппетит, как аперитив перед роскошным обедом.

У всех такие прически, что смотрю, как на пышные торты именинниц, столько муки, клея и сахара, что недостает только свечей, но здесь такие все, потому хоть и смотрю, как на дур, но на самом деле весь мир дурной, одно утешает, раньше был совсем идиотский…

Бесцельно блуждая, словно броуновская частица, я ловил обрывки разговоров, всматривался в лица, стараясь уловить общее настроение, двор императора все-таки хороший индикатор самочувствия общества, но все выглядят глупо беспечными и радостными.

Дворец в прошлый раз не так уж изучил, но сработала идеальная память, вспомнил закоулки, прошел через пару длинных коридоров, чтобы выйти на другую сторону двора, и в конце второго почти наткнулся на медленно бредущую навстречу молодую девушку, настолько солнечную, ясную и светлую, с сияюще-золотыми волосами и дивным оттенком алости, что остановился и засмотрелся помимо воли.

Одета по моде, но без вычурности, личико чистое, глаза желто-зеленые, чуточку подрисованы сверху и снизу красным, губы тоже алые, пухлые, верхняя губа чуточку вздернута, но не капризно, а так, как у детей.

Что сразу бросилось в глаза, так это алмазная диадема, даже не диадема, а тиара, прижимающая волосы солнечного цвета. Смотрится однако не как корона, а просто украшение, но что-то в ней говорит, что не просто украшение, а настоящая корона принцессы, то ли королевская, то ли императорская, при дворе Германа принцесс должно быть не меньше, чем уток во дворе зажиточного хозяина.

На меня взглянула без страха, словно живет в ином мире, приседать не стала, я тоже не стал, мы же равны, она поинтересовалась тихим мягким голосом:

– Вы и есть тот властелин Багровой Звезды, свирепый и могучий захватчик? Что будете делать с нами и нашим императором?

Я спросил с неудовольствием, не с этого хотел бы начинать разговор:

– А я что-то должен?

– Ну да, – ответила она с искренним убеждением. – Вы же мужчина!.. Разве потерпите, чтобы кто-то был сильнее вас?

– А вот потерплю, – ответил я сердито. – Конечно, он не умнее, это же понятно, умнее всех на свете я, а еще и красивее, только мир этого не понимает, но император сильнее, это пусть, не жалко.

– Совсем не жалко?

– Самую чуточку, – пояснил я. – Но стерплю. Я вообще терпимец еще тот, толерантный и мультикультурный терпимец. Правда, в глубине своей чуткой мохнатой души, потому что государь не может быть терпимым к проявлению инакомыслия, но, увы, должен, из-за чего и страдает непомерно.

Она посмотрела с недоверием.

– Непохоже, чтобы вы страдали.

– Я скрываю от подданных, – сообщил я с печалью, – чтобы не страдали в унисон, ибо государство – это я. Представляете страдающее государство?.. Вот и я не представляю. Потому должен. Вы уже готовы меня утешать всячески?

– Всячески… это как?

– Ублажать, – пояснил я. – Потакать моим грязным животным инстинктам. По полной программе.

Она поморщилась от неожиданной грубости, опять же вроде бы непритворно, слишком чистая и солнечная душа в туфельках.

– Фи, как вульгарно. Конечно же не стану…

Я сказал бодро:

– Как жаль, как жаль!.. Ухожу с разбитым сердцем и великой печалью в моей отзывчивой душе.

Она смотрела вслед с удивлением, что-то я слишком быстро сдался, у придворных кавалеров всегда начинается длинная изысканная охота с множеством двусмысленных намеков, а я удалился быстрым упругим шагом, а то вдруг успеет сориентироваться и сказать или сделать то, что ей мягко подсказали, подготавливая все службы к моему визиту.

Остался только быстро испаряющийся осадок. Я говорил нарочито грубо, выбирая слова, нужные мне, потому сумел закончить в мою пользу, то есть позорно убежал с поля боя, на котором обязательно бы проиграл.

А душа у меня в самом деле отзывчивая. Теперь уже могу отозвать взад как великую печаль, так и скорбь, если того требуют государственные интересы.

Вышел в сад, фонари и фонарики упрятаны даже в кронах деревьев, так что ночь совсем не ночь, пусть небо темное, но внизу все залито почти солнечным светом.

Из разных углов сада звучит музыка, томная и располагающая, придворные начали попадаться чаще, но уже вижу, большинство для антуража, чтобы не заметил тех, кто подготовлен и нацелен, как мощная торпеда на авианосец.

Вообще-то нацелены все, даже та солнечная девушка с короной принцессы, только большинство сами, но среди них могу не заметить тех, кто нацелен тайными службами. Не с целью вульгарного покушения, хотя и это исключать не стоит, мужчин моего возраста обычно ловят на женщин.

Здесь всё еще не знают моих предпочтений, будут пробовать разные варианты, начиная от задействования самых высокопоставленных красоток, знатных и титулованных, и заканчивая смазливыми служанками.

Но я помню фразу Наполеона «Любовь для праздного человека – занятие, для воина – развлечение, для государя – подводный камень», а я далеко не все умные фразы пропускаю мимо ушей.

Сделав небольшой круг по саду, вернулся в здание, где, отвечая на поклоны, поднялся на четвертый этаж. За все время еще дважды видел вдали Альбрехта, все же следит и за мной, оберегает, но ни разу не уловил присутствия Карла-Антона.