Охотничий билет без права охоты - Мария Мусина

Смолин тяжелым, немигающим взглядом уставился в листок с отчетом. «Правоверным семьянином». Ишь, как ее забрало – даже о конспирации позабыла, во как! На лестницу аж выскочила. А там-то, голубушка, антипрослушки-то и нет. На твои-то эмоции бабские-то лестница-то и не рассчитана, да. «Семьянином»! Да они о Семье толкуют. О Семье! Не просто о Семье. А о Семье! С двух, с трех, с десяти больших букв – о СЕМЬЕ!!! Ишь, чего задумала! СЕМЬЮ кинуть!

У Сергея сладко заныло под ложечкой. Вот он шанс Бога за бороду ухватить, вот он! И уж Серега Смолин своего не упустит. Нет. Чем он занимался до этого? Ну, игорным бизнесом. Ну, прикупил алмазный прииск в Зимбабве. Разве это все его масштаб? Разве это работа для его мозгов? Хрен-то вам. Может, для кого это и потолок. А Серега дальше пойдет. Да! Фигли на достигнутом останавливаться? «Эх, наперстки кручу-верчу, поворачиваю. Граждане хорошие, глядите внимательнее, шарик есть – шарика нет. Кто, где шарик отгадает – тому приз выпадает. Подходи, не чурайся. Денег не жалей, играй и выигрывай!» Вот лохов-то разводили – по полной программе. Да. Но это тогда казалось, что по полной. Теперь уже другой коленкор пошел. Масштаб другой! А что, прав оказался Тур. Пахнет тут деньжищами. Да еще какими пахнет!

Серега сладко потянулся, закинул ноги на стол и закурил.

Теперь осталась самая малость. Сесть на хвост всей этой компашке и – прямиком в рай. А там на деревьях – миллионы, да что там миллионы – миллиарды баксов. Срывай – не ленись.

Да, только надо людишек своих напрячь. Проблема с людишками-то. Людишки-то дураки. У людишек-то фантазии не хватает! Один Тур все правильно понимает. Нюх у него на крупные бабки. Ой, нюх.

Итак, минимум информации на сторону. Тур – в курсе, и хорошо. Всех держать под прицелом. И – славненько!

* * *

– …И ты совершенно не помогал мне, когда у нас в квартире шел ремонт!

– Я перетоплю твоих подруг, как Му-Му!

– Людоед! При чем здесь мои подруги!? Неужели ты считаешь, что у меня нет своих мозгов? И глаз! И я вижу, с каким равнодушием кое-кто относится к собственному дому!

– Мне неинтересны стены, мне интересно то, что внутри!

– Ах, то, что внутри!.. Там сижу я, вся издерганная общением с ремонтерами!

– Оля, когда ты затевала эту стройку, я тебе говорил, что мне некогда этим заниматься? Я тебе говорил, что мне все равно, какого цвета будет плитка в нашей ванной? Я тебе говорил, что меня вполне устраивали старые обои?

– Говорил.

– Ремонт кончился год назад! А ты все еще меня пилишь! С подачи своих подружек!

– Не трогай моих подруг! Они единственные, кому не безразлична моя жизнь!

– Не сомневаюсь! Они готовы обсуждать ее с утра до ночи!

– Да, в отличие от тебя, который…

Антон не дослушал. Он хлопнул дверью. Я зарыдала. Собаки, которые во время скандала ушли в дальнюю комнату, на всякий случай, чтобы не перепало ни за что ни про что, высунули свои любопытные мордочки и, осторожно приблизившись к рыдающей, принялись подобострастно смотреть мне в глаза.

– Собаки! – воскликнула я. – Только вы и можете быть верными!

Таксы, тут же эгоистично используя момент, взгромоздились мне на колени и потребовали любви и ласки.

– У тебя дверь не закрыта! – сказала Поли, входя. – Ты что, плачешь?

– Нет, – я вытерла слезы. – У меня все в порядке.

– Я вижу.

– Просто немного взгрустнулось.

– Ты знаешь, мне тоже, – сказала Поли, села на диван и приняла томную позу, – у меня с утра такое ощущение, что я как-то не вовремя стала женщиной. Наверное, это нужно было сделать несколько раньше – лет так в двадцать. А к сорока опять стать мужчиной. Но я к тебе на минуту. Ко мне сейчас придет массажистка. Мужчина все же лучше переживает так называемый бальзаковский возраст. Он может, например, отрастить бороду, чтобы скрыть расплывшийся подбородок.

– Борода не подошла бы к твоему имиджу, – вставила я, – унисекс не предполагает таких определенных половых признаков.

– Это верно. Но скажи мне честно, ты боишься старости? – спросила Поли.

– Неприятно, конечно.

– «В это время увядают и облетают в нашем сердце нежные цветы радости, подобно древесной листве осенью». А дальше – в том смысле, что вместо ясных и прозрачных мыслей появляется, как смутное облако, грусть, сопровождаемая тысячами бедствий. И не только тело, но и дух наш заболевает и сохраняет лишь неизгладимое воспоминание о былых радостях. И тогда нам кажется, что небо и земля, все ликует и смеется вокруг нас, и что в нашей душе, как в прекрасном и восхитительном саду, расцветает сладкая весна. Вот почему, когда в холодную пору солнце наших дней клонится к закату и лишает нас наслаждений, может быть, лучше всего было бы утратить вместе с ними воспоминание о них и обрести искусство забвения.

– Поли! – я смахнула слезу умиления. – Ты такая нежная! Такая трепетная!

Поли простерла затуманившийся взгляд вдаль:

– Да, – вздохнула она, – мужчиной быть легче.

– Ты уже жалеешь!

– Пока нет, – довольно неопределенно выразилась Поли.

Поли ушла, а я, отправившись гулять с собаками, обдумывала слова эстрадной звезды. Неужели у Поли так и не будет простого женского счастья? Неужели она, намыкавшись, вернется в стан мужчин, так и не познав настоящей любви?

Задумавшись, я не очень-то обратила внимания на то, что во двор вышел прогуливать своего пса нелюдимый Мокрухин, в неизбежном аккомпанементе телохранителей.

Наш двор, слава Богу, достаточно большой, чтобы никто никому не мешал. Таксы беспечно резвились, гоняясь друг за другом. Мокрухинский пес, не спускаемый с поводка, придирчиво обнюхивал столбики и кустики, изредка принимая конструктивное решение по их использованию.

«И что я, в самом деле, сегодня так накинулась на бедного Звонарева? Что пристала к нему с этим дурацким ремонтом? Не виноват же Антон, что ему неинтересно выбирать обои и кафель? В конце концов, сегодня уже это не проблема – были бы деньги. Да, мужик вкалывает с утра до ночи, а дома его поджидает злобная мегера со своими вечными придирками! Горемыка! Он еще как-то старается наладить со мной отношения!»

Поглощенная самоедством, я не сразу заметила, что телохранители Мокрухина вдруг, словно по команде, повернули свои головы к въехавшему во двор, тарахтящему, довольно навороченному мотоциклу, который седлал весь обтянутый черной кожей всадник в черном шлеме.

Все дальнейшее происходило одновременно, словно кто-то дал отмашку. И разные команды. Мокрухину этот кто-то повелел плашмя шмякнуться на землю, прикрыв голову руками. Черному всаднику и телохранителям выхватить оружие и бешено палить друг в дружку. А мне и собакам – включая мокрухинского пса – растерянно открыть рот и застыть в оцепенении.