Осень 93-го года. Черные стены Белого дома - Андрей Орлов

— И тогда в центре Москвы развернулось бы настоящее побоище. Войск было много, милиция на всех улицах и переулках, сторонников Хасбулатова тоже везде полно. Убили одного, другого… и столкновение уже не остановишь!

— Но ты, Ричи, ведь понимаешь, что нам полный хаос в Москве тоже не нужен. Русские же не знают меры. Они начнут крошить все подряд. Кто там у них сказал про «русский бунт»? Толстой? Достоевский?

— Пушкин.

— Пушкин? Он же сказки писал, да мелодрамы всякие!

— Нет, я точно знаю, что именно Пушкин сказал про «русский бунт», что он «бессмысленный и беспощадный». Это, когда он писал про восстание крестьян против царя.

— Ладно, Пушкин так Пушкин. Но нам-то бунт нужен не бессмысленный, а со смыслом! А смысл этот сейчас и проясняется. Происходит почти все, как мы хотели, Ричи. Коммунистов и патриотов всяких разогнали! Их организации запретили! Газеты коммунистические закрыли! Вот осталось только информацию подсобрать да чекистов добить, и тоща поставленная перед нами задача будет выполнена в полной мере!

— Согласен, Харрис, думаю, что коммунистов мы добили окончательно, теперь их вряд ли кто будет поддерживать. Может быть, только сумасшедшие старухи и военные пенсионеры. Во всяком случае, молодежь за ними не пойдет.

— Конечно, раз появился «рынок», все будут стремиться заработать…

— А знаете, как русские называют свой «рынок»? Они говорят: «У нас пока не рынок, а базар!»

— А какая разница?

— Черт его знает! Но по-русски это звучит плохо!

— Давай, Ричи, выпьем. У меня есть бутылочка французского коньяка.

— Спасибо, Харрис, но я сегодня уже пил виски. Не хочу мешать.

— С утра виски?

— Я же говорю, встречался с русскими. А они без алкоголя не могут.

— Хорошо, давайте махнем виски. Пошли в бар, у Хейли есть отличный шотландский виски, «Данкан» называется.

— Но это же не патриотично — «шотландский виски»! Давайте уж американский «Джефферсон»!

— Ну, уж нет! Если пить, то только шотландский! И патриотизм тут ни при чем!

Орлов уже привык ходить в Белый дом как на работу. Он приезжал туда около полдевятого, в «штабном» кабинете № 447 дожидался, пока соберется вся команда. Иногда возникали непредвиденные ситуации: кто-то не мог прибыть и вместо себя направлял замену. Этого человека, конечно, не было в списках. Поэтому постоянно требовалось участие Андрея в решении вопроса прохода в здание. После того как он написал записку Филатову, а тот доложил ее президенту, обстановка в Белом доме изменилась кардинальным образом.

По всему периметру стал возводиться высокий бетонный забор, была установлена охрана, которая контролировала любое перемещение через ограждение. Теперь уже каждый желающий не мог войти на охраняемую территорию без соответствующего пропуска, подписанного комендантом объекта милицейским генералом Баскаевым. Любая автомашина, въезжавшая на территорию или выезжавшая с нее, досматривалась самым тщательным образом. Служебная «Волга» Орлова не была исключением, и Андрею не раз приходилось стоять перед воротами, дожидаясь, когда подойдет очередь досмотра его автомашины.

Один раз на выезде из здания офицер милиции на КПП[26], несмотря на то, что Орлов показал ему удостоверение сотрудника министерства безопасности, потребовал открыть кожаную папку.

— А не слишком ли много ты хочешь?! — неожиданно резко, что было не типично для него, ответил Андрей, и буквально сунул под нос милиционеру свой «мандат», подписанный Филатовым и завизированный комендантом.

— Я не знаю никакого Филатова! У меня есть начальник, я и выполняю…

Орлов не дал ему договорить:

— А подпись Баскаева ты знаешь?

— Ну.

— Что «ну»?

— Так вот, смотри: это — подпись твоего начальника. Понятно? Запомни, может еще пригодиться!

Орлов и сам не знал, почему так раздраженно разговаривал с милиционером, который всего лишь выполнял приказ о строгом контроле, за который так ратовал сам Андрей. Наверное, сказывалась усталость последних дней, в течение которых опергруппа Орлова все основательнее проникала в тайны громадного здания на Краснопресненской набережной, обшаривая кабинет за кабинетом, коридор за коридором, холл за холлом. В сырости, грязи и холоде, иногда на пронизывающем ветру, поскольку на верхних этажах почти везде были выбиты стекла, а кое-где даже разрушены стены.

Когда вся опергруппа оказывалась в сборе, Орлов проводил совещание, на котором распределялись очередные участки осмотра помещений Белого дома, ставились задачи с учетом результатов предшествующего дня. Потом все расходились по своим маршрутам, поддерживая связь по радиостанциям. Андрей или отправлялся сам по одному из маршрутов, или оставался в кабинете для того, чтобы не потерять нити управления поисками. Электричества и связи в Белом доме все еще не было. Впрочем, кое-где работали дизель-генераторы, позволяющие освещать некоторые места, где проводились восстановительные работы.

Вот и в этот день все шло в штатном режиме, не предвещая никаких неожиданностей.

— «Четыре-сорок семь» вызывает «Владимира», — Орлов нажал тангенту рации, вызывая Владимира Ершова, старшего группы, работающей в цоколе 25-го подъезда, который выходил из правого крыла фасада здания Верховного Совета.

— «Владимир» слушает, — через треск помех услышал Орлов.

— Как там у вас. Что-то есть?

— Прошли часть цоколя от лифтового холла до кабинета 89. Все проверили. Пока ничего. Но тут уже вовсю трудятся иностранные рабочие…

— Понял. Докладывайте по мере движения.

— Хорошо.

Да, в Белом доме уже несколько дней наряду с российскими ремонтниками и военными строителями трудились сотни турецких рабочих, прибывших на основании государственного контракта с фирмой «Венка». Орлов знал, что это была довольно крупная турецкая строительная компания, которая начинала работать еще в СССР в годы перестройки. Именно специалисты и рабочие этой фирмы придали Петровскому пассажу тот фешенебельный вид, который он приобрел в начале девяностых. Почему было принято решение восстанавливать Белый дом с привлечением иностранных рабочих, Орлов не знал, хотя это обстоятельство вызывало у него острое неприятие. Запускать в здание, которое совсем недавно занимал высший орган власти страны, да притом разрушенное своими же танками, казалось не просто странным, а аморальным. Давать разбирать руины российской трагедии иностранцам, по мнению Орлова, было унизительным и постыдным.

Буквально в течение трех дней все этажи Белого дома заполнила гомонящая толпа турок, которые рассредоточились по коридорам, холлам, кабинетам громадного здания. Рано утром их откуда-то привозили на десятках автобусов, бригадиры распределяли их по участкам, затем разводили по этажам, а вечером точно так же увозили с территории. Одеты они были все в темные комбинезоны, на голове — каски, на многих— куртки с названием фирмы. Бригадиры заметно выделялись из общей массы не только покроем спецовки, но и нашивками над левым карманом куртки, содержащими фамилию, имя и номер бригады. Поначалу Орлова и членов его опергруппы поразила дисциплина и порядок, который они наблюдали среди турецких рабочих. «Вот ведь, Азия, а порядок почти немецкий!» — думал Орлов.