Метод 15/33 - Шеннон Керк

Как я уже упоминала, отбеливатель – это агрессивное вещество. Так утверждают ученые. И отбеливатель жжет просто адски, если плеснуть им в лицо, глаза или рот. Так утверждает здравый смысл. Стрелка часов перепрыгнула на 11:59, и в то же мгновение выглянуло солнце, нанизав на яркий луч все частички пыли, парящие в воздухе. Запах моего собственного пота заполнил тесное пространство, к которому я сама себя приговорила и пригвоздила, – за дверью у самой стены. Я уверена, что мой аромат вовсе не усилился от нервного напряжения, а всего лишь был частью той ужасающей тюрьмы, которую я приготовилась покинуть – со всеми ее мерзкими подробностями.

Я почувствовала легчайшую дрожь. Пол заскрипел. Ланч. Я влипла спиной в стену и намертво вросла в назначенное себе самой место за дверью. Я услышала, как он ставит поднос на пол. Стук пластмассы о дерево заставил меня выпрямиться и замереть в готовности.

Звякнули ключи, и в скважине заскрежетал металл.

Дверь отворилась.

Он распахнул ее настежь, как раз то, что нужно, точь-в-точь как всегда, именно то, чего я ожидала и на чем основывается весь мой план.

Подняв поднос с едой с пола, он наклонился и, не поднимая головы, шагнул вперед, на то же место, что и обычно, как я и рассчитывала и отмеряла три раза в день, начиная с пятого дня. На половицу № 3. Он поднял голову и посмотрел на кровать, которая в этот момент представляла собой устройство для казни. О чем он подумал, ожидая увидеть меня сидящей на постели в ожидании ланча, а вместо этого увидев эту странную картину… матрас на боку, втиснутый между стеной и деревянным каркасом, а пружинную сетку на полу – взрезанную и выпотрошенную, выстеленную полиэтиленовым чехлом и заполненную водой – таким образом, превращенную в самый настоящий бассейн. Карьер с хлопчатобумажными стенами прямо в доме, в нескольких шагах от двери. Я надеюсь, что за ту секунду, которую я предоставила ему на осознание увиденного, он разглядел все полотно, на котором недоставало лишь главного героя – его самого, – чтобы превратить мое творение в настоящий шедевр. Я рассчитывала на то, что он успеет упрекнуть себя за то, что оставил в моем распоряжении полиэтиленовый чехол, за то, что поленился его снять и, как положено, поместить матрас в каркас. Его глазам должна была предстать рамка сетки, тщательно выстланная полиэтиленовой пленкой, и прислоненный к стене матрас, напоминающий открытую крышку колодца, готовую захлопнуться у него над головой. Он должен был заметить, что у деревянного каркаса кровати теперь недостает нескольких тонких реек. Успел ли он задаться вопросом – куда они исчезли? А в небе над всем этим, вращаясь и громко распевая, парило радио, подвешенное на веревке, сплетенной из красного вязаного одеяла. Радио было включено в розетку у подножия кровати.

Установил ли он связь между водой и электричеством? Ощутил ли он убийственную энергию в комнате, исходящую из розетки, от моего плана, из моей головы? Почувствовал ли он напряжение в громыхающей над кроватью опере, напряжение настолько мощное, что мне казалось, по комнате мечутся молнии?

Я уверена, что если бы я выждала еще хоть секунду, он повернул бы голову и увидел бы меня – слева от него, возле открытой двери. Он бы изумленно пробормотал: Как? Такой возможности я ему, разумеется, не предоставила, но вам я могу очень коротко все объяснить.

Помните ту ночь, с четвертого на пятый день, когда я работала до самого утра? С помощью ручки ведра я разобрала точилку для карандашей, сняв с нее лезвие. Затем этим самым лезвием я разрезала полиэтиленовый чехол и ткань на внутренней стороне пружинной сетки. Вот на это разрезание у меня и ушло столько времени. У меня не было других инструментов, кроме лезвия, и то очень маленького. Даже микроскопический надрыв мог сорвать весь план, поэтому я работала методично, как будто реставрируя полотно Рембрандта, один за другим возрождая к жизни квадратные дюймы. Все мои надрезы были выверенно-прямыми и хирургически точными. Я оставила полиэтилен на боках и днище пружинной сетки, закрепив его плоскими кнопками, собирательным Преимуществом № 24. Насчет этих кнопок я все объясню уже через минуту. Я выстелила вырезанным пластиком обнаженное деревянное днище каркаса для пружинной сетки и закрепила получившийся колодец – по сути, пустой бассейн – все теми же плоскими кнопками. Некоторые участки я усилила лоскутным одеялом из своего разорванного на части черного плаща. Он даже не заметил его отсутствия.

«Ваш соперник, скорее всего, будет настолько поглощен осуществлением своих планов, что окажется слеп в отношении ваших намерений. Не вздумайте подсознательно стремиться к признанию вашей изобретательности, тем самым привлекая внимание к своим замыслам. Вам должно быть довольно своего собственного одобрения. Будьте уверены в своих силах, и вы победите». Так гласила цитата, нацарапанная на салфетке и вставленная в рамочку на стене маминого кабинета у нас дома. Ее автором был отец, написавший это вдохновляющее обращение, прежде чем выпрыгнуть из самолета на помощь какому-то крупному деятелю, похищенному и помещенному в островную тюрьму.

Вот о чем мы обычно беседовали, собираясь за обедом, даже после того, как мама начала привычно выигрывать процессы, а отец окончательно посвятил себя науке.

На тридцать третий день он, скорее всего, не мог поверить собственным глазам, глядя на представшее его взгляду зрелище: каркас кровати, наполненный теплой водичкой, которую он всякий раз предлагал мне, принося пищу. Кстати, жадно глотая воду из-под крана в ванной, я спасалась от обезвоживания, столь опасного в моем состоянии. Над кроватью-бассейном висело радио, включенное в расположенную на стене у изголовья розетку. Из него неслась симфония беспримерной кровожадности.

Безумные ноты. О безумная мелодия. Давай, свирепствуй!

Я и сама изумлялась, взирая на эту сцену на тридцать третий день, как раз перед тем, как мой похититель принес мне ланч. Произнося «Спасибо» каждый раз, когда ты предлагал мне еще воды, я имела в виду «Спасибо. Спасибо за то, что предоставляешь мне возможность утопить тебя. И убить тебя током».

К этому моменту оркестр уже превзошел сам себя и Господа Бога. Он звучит так яростно, что я не в состоянии различить ни единой ноты. Какая музыка, какой экстаз, я вне себя.

Через секунду после того, как он вошел в комнату и шагнул на место, которое я изучала на протяжении долгих недель, я отпустила пакет с отбеливателем (Преимущество № 36), а также шнур от аппарата УЗИ (Преимущество № 22), на котором был подвешен телевизор у него над головой. Пакет упал на него первым и разорвался. Всего какую-то миллисекунду спустя за ним последовал телевизор. Оба снаряда пришлись абсолютно в точку, некогда представлявшую собой нежный родничок на его новорожденном темени.

Должно быть, отбеливатель тут же попал ему в глаза, потому что вместо того, чтобы схватиться за разбитую голову, его слабые руки – слабые потому, что он уже терял сознание – поднялись к глазам, и он громко взвизгнул. С этого момента все дальнейшие события сохранились в моей памяти в виде стоп-кадров. Кадр за кадром, он тер левый глаз тыльной стороной левой кисти, в то время как правая рука делала то же самое с его правым глазом. Даже в своих воспоминаниях я не слышу, как не слышала и в те микросекунды, криков и проклятий, которые наверняка изрыгал его широко открытый рот. Я слышала, как ревело оперой радио. Я слышала, как на высокой ноте одобрительно взвизгнула скрипка. И я слышала, как тревожно трещит электричество, струясь из розетки в нетерпеливом стремлении исполнить свою роль. Вода в каркасе покрылась рябью от внезапного удара телевизора, свалившегося с его головы на его правое плечо и соскользнувшего с его спины на доски пола. Металлический угол зацепил его затылок, и по его позвоночнику заструилась кровь, напоминая ленточку на воздушном шарике.