Письма астрофизика - Нил Деграсс Тайсон

Уже довольно тревожно, но затем…

9) Я осознаю, что если число жертв так велико, как я подозреваю, то это происшествие куда страшнее Перл-Харбора, где погибли несколько тысяч человек. Это куда более впечатляющая трагедия, чем «Титаник», катастрофа на дирижабле «Гинденбург», взрыв в Оклахома-Сити, бомбы в автомобилях и угоны самолетов. Число жертв всего за четыре часа составит почти половину американцев, погибших за всю войну во Вьетнаме.

К четырем часам я связался с женой, встретился с ней к северу от парка Юнион-сквер, после чего мы прошагали еще милю на север, до Центрального вокзала, чтобы отправиться в Уэстчестер, к северу от Нью-Йорка.

После вчерашнего дня я никогда не буду прежним, я не могу еще сказать, в чем это будет выражаться. Я полагаю, что мое поколение присоединится к рядам тех, кто прошел сквозь невыразимый ужас и остался в живых для того, чтобы рассказать об этом. Каким я был наивным, когда полагал, что нынешний мир принципиально отличается от мира наших предков, чьи жизни изменились после того, как они стали свидетелями самых жестоких военных действий XX века.

Мира вам всем.

Нил Деграсс Тайсон

Гастингс-на-Гудзоне, штат Нью-Йорк

Самое худшее время, самое лучшее время[34]

11 декабря 2001 г., 10:00

Дорогие родственники, друзья и коллеги,

теперь, через три месяца после двойной атаки самолетов Боинг-767 на Всемирный торговый центр, моя семья физически здорова и эмоционально стабильна. Ниже приведены подробные актуальные сведения, но для их передачи мне понадобилось 1700 слов. Пожалуйста, простите меня за такую длину. Это отчасти сообщение, отчасти катарсис.

Стать очевидцем события, которое попало на первые полосы газет всего мира и ввергло страну в войну, – это тяжелая ноша. Моя семья провела в Уэстчестере двенадцать дней в качестве беженцев из Нижнего Манхэттена. В каждый из первых десяти дней я спал по четырнадцать часов, что в два с половиной раза больше, чем время моего среднего ночного сна. В следующие несколько дней я провел большую часть своих прогулок в своего рода ступоре. В следующие два месяца звуки сирены (которые для городского жителя являются обычным звуковым фоном) просто щекотали мне нервы; после того, как на протяжении двух часов я был прямо-таки погружен в вой сирен спасательных служб – до обрушения южной башни, когда все погрузилось в напряженную тишину.

В те же два месяца один вид Южной Парк-авеню (путь, по которому я шел, толкая коляску с сыном и держа на руках дочь) вызывал у меня подергивание мышц при молчаливом непроизвольном воспоминании о том, сколько энергии я потратил на пути к Центральному вокзалу, чтобы уехать на север, в тихий дом моих родителей в Уэстчестере.

Я не начал бояться самолетов. Я пишу эти строки, сидя в «Боинге-767» на пути в Лос-Анджелес. Но я не могу удержать свой мозг от размышлений: какая самая большая часть этого самолета могла бы врезаться во Всемирный торговый центр, взорваться с другой стороны и остаться целой? Шасси самолета? Аккумулятор моего компьютера? Пряжка на моем ремне? Мое обручальное кольцо? Как быстро я бы умер? За одну секунду? За десятую долю секунды? Как член университетской команды по борьбе в весовой категории 190 фунтов (86 кг) и боец-любитель скольких террористов я смог бы уложить на землю?

Исходя из того, что я прочел, я полагаю, что все это – симптомы такой формы невроза военного времени, которые ослабевают лишь постепенно. После 11 сентября я изменился в нескольких отношениях. Мой эмоциональный разум как-то отделился от рационального. Некогда они были взаимосвязаны, при этом между ними сохранялся баланс, но мои эмоции никогда не мешали принятию решений, которые требовали рационального рассуждения. На какое-то время я утратил контроль над эмоциями. Меня иррационально раздражал бесконечный поток туристов с фотоаппаратами на шеях, проходящих у меня под окнами и спрашивавших местных жителей: «Как пройти к Граунд-Зиро?» Произнося эти слова, они прикрывают рот, не желая вдыхать дымный воздух, которым я вынужден дышать изо дня в день. Хотя лабиринт улиц в первую очередь ассоциируется с финансами и бизнесом, в Нижнем Манхэттене проживают пятьдесят тысяч человек. Я не был одинок в своих чувствах.

Моя сестра, знавшая и любившая Всемирный торговый центр с тех пор, как она служила в конной полиции в городском парке, произнесла обескураживающее замечание: «Мне проще поверить, что башен никогда тут не было, чем в то, что они разрушены». Туристы с фотоаппаратами в целом уважительно относились к импровизированным мемориалам вдоль улиц по соседству с Граунд-Зиро. Они замолкали в трепете, глядя на горы обломков. Что я сделал в первый день, когда вернулся в Манхэттен? Прошел по маршруту и молча фотографировал. Осознав собственное лицемерие, мой рациональный разум постепенно преодолел чувство презрения. Когда у меня спрашивают дорогу, теперь я направляю туристов к местам, откуда открывается лучший вид на развалины. Я делаю так просто потому, что это правильно. Граунд-Зиро принадлежит Америке. Граунд-Зиро принадлежит всему миру. Граунд-Зиро – это священное кладбище для 3000 душ. Просто так получилось, что оно находится у меня во дворе.

Во мне произошли и другие изменения. Я чуть раньше ухожу с работы. Я чаще обнимаю своих детей. Я более склонен разговаривать с незнакомцами. Меня быстрее расстраивают печальные вещи. И, что справедливо для очень многих, я стал нетерпимым к нетерпимости. Полиция тоже изменилась. Пара десятков офицеров, посты которых видны из окна моей гостиной, стали дружелюбными и искренне готовыми помочь. Они улыбаются и позируют для фотографий с прохожими. Это необычное зрелище для жителя Нью-Йорка.

Прекрасные моменты. Они нужны нам сейчас.

Чтобы вы не думали, что все хорошо, местное пожарное отделение, расположенное в двух кварталах от нас, потеряло шесть человек. Там потеряли всего шестерых, потому что они первые прибыли на место происшествия и помогали эвакуировавшимся из Северной башни. Спасатели, прибывшие позже, отправились в Южную башню после того, как она подверглась атаке. Но Южная башня рухнула первой, похоронив всех под своими развалинами. Пожарные станции, расположенные в Манхэттене дальше, откуда было дольше ехать до места происшествия, потеряли больше дюжины человек. Тротуары вдоль этих станций до сих пор заставлены свечами и цветами. Еще один импровизированный мемориал находится вдоль реки Гудзон, рядом со Средним Манхэттеном. На прилегающей пристани находятся морг и временная судебно-медицинская лаборатория, где продолжается опознание останков, которые привозят от Граунд-Зиро. Нельзя пройти и шести кварталов, чтобы не наткнуться на одно из этих тихих напоминаний о том, что случилось что-то очень плохое.

Мой написанный 12 сентября отчет об отъезде из Нижнего Манхэттена активно распространялся по электронной почте после того, как я отправил его лишь небольшому кругу родных, друзей и коллег. Среди тысячи ответов, которые я получил, было письмо от человека, который прислал две милые мягкие игрушки. Он сделал это, когда прочел о том, как моя дочь расстроилась из-за того, что все ее плюшевые звери будут покрыты пылью и что мы не скоро вернемся домой. Иногда маленькие поступки оказываются очень значительными. В один годик мой сын еще слишком мал, чтобы знать или помнить что-нибудь о том, что произошло. Он продолжает плакать, если голоден, и смеяться при игре в «ку-ку». Моя пятилетняя дочь иногда говорит о трагедии, но по тому, как она говорит, я понимаю, что с ней все хорошо. «Папочка, если плохие дяди в самолете умерли, то как в газетах появились их фотографии?» «Папочка, если Всемирный торговый центр находился через улицу от фонтана перед Ратушей, то люди, которые падали из окон, могли упасть в воду и выжить». «Папочка, хотя Всемирный торговый центр разрушен, Всемирный финансовый центр остался цел. Может быть, когда расчистят пыль, мы сможем опять пойти поиграть в его парке».