На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков

– Когда мне твой дым мешал?

– Мало ли… Годы идут, бронхи портятся… – И тут же, словно не отвлекался на попытку разглядеть, не стал ли я врагом, вернулся к тому, что его так заботило: – Понимаешь, я тревожусь очень. Если нынешних молодых положат, другого шанса уже не будет. Кризисы перепроизводства возможны не только в материальной сфере. Перепроизводство смыслов куда страшней. Капитализм захватывает область идеалов. Даже мечты становятся товаром. Я же вижу, скоро из всех дыр полезут говоруны, и каждый будет предлагать свой вариант светлого будущего. А волноваться будут лишь о том, как бы выкачать из простаков побольше денег для благоустройства собственного настоящего. На каждого рядового окажется по пять комбригов и пятнадцать политруков, и всё пойдёт вразнос.

Покачал головой. Пыхнул трубкой.

– Капитализм – мерзейшая вещь… Он делает ставку на эгоизм и корысть. На всё самое подлое, даже извращённое, называет это правами человека и потому побеждает. А стоит лишь попробовать опереться на лучшее – на сострадание, честь, любовь, бескорыстие, преданность, – получается гнёт. Неужели человек и впрямь дрянь? Придумай мне, чем с капитализмом можно бороться, кроме расстрелов, – страстно попросил он вдруг. Его жуткие глаза сделались умоляющими, и это было, пожалуй, жутче жуткого. – Придумай, пожалуйста.

– Знаешь, – сказал я, – может, сама природа человека упрётся. Ты вот боишься, что идеалы превратятся в товар. А я боюсь, и это не предел. Наука способна на штучки и пострашней. Она вообще самоё жизнь сделает товаром. Физиология была во все века главным коммунистом. Родился умным – так умён за просто так. Родился красивым – так красив даром. Король болеет, а у смерда щёки кровь с молоком. Скоро всё может стать иначе. Известно ведь, что капитализм устойчив, только когда круг платных услуг постоянно расширяется. Чтобы покупали всё больше, больше и больше. Но ведь жрать сытней, чем брюхо позволяет, человек не может. Количество одёжек тоже особо не нарастишь. На одну задницу десяток унитазов – и всё, опять предел. Ни в какой особняк сто сортиров не воткнёшь. Или, скажем, купил пять машин, меняешь их каждый год… И тут рубеж есть. Когда всё это увеличивать окажется уже нельзя, примутся за самого человека.

– Как так?

– Да ничего особо нового. Это ведь не вдруг началось. Раньше каждый человеческий организм был натуральное хозяйство, что-то вроде феодального замка на самообеспечении. Но потом – прогресс, товарное производство. На что знаний хватало, на то и замахивались. Скажем, за кордоном чуть ли не каждый год начинают продавать новые средства от похмелья. Якобы всё круче и круче. Значит, вместо того, чтобы вечером выпить вдосталь, человек в инстинктивном расчёте на утреннюю химию гарантированно насосётся сверх меры, а утром, чтоб не мучаться, непременно тяпнет ещё и похмелину какого-то. То есть дважды заплатит зря. Не перебрал бы вечером, не понадобилось бы зелье утром. Организму двойной вред, а экономике – двойная польза. Или медицину взять. Врачи ведь сейчас не болезни лечат, а симптомы. Нет чтобы вдумчиво выяснить, где у данного пациента корень бед – его сразу пилюлей хрясь! Зачем им, чтобы человек стал здоровым? Он ведь тогда, может, несколько лет к врачу не придёт. Что врач – сумасшедший? Поэтому мы сначала один симптом снимем, от такого лечения заболит что-то ещё, мы и этот симптом снимем, а когда организм разрегулируется вконец, мы его тогда со всех концов лечить начнём, втридорога… Люди хиреют, фарминдустрия процветает. Но с основными функциями люди до сих пор справляются сами. Сами дышат, сами едят, сами спят, сами размножаются, сами умирают, в конце концов. Однако, как писали классики, прогресс остановить нельзя. Молекулярная биология, генетика… Учёные, святые люди, думают, они в гены влезут, чтобы победить самые страшные болезни. Может, и победят, но таких болезней одна на тысячу человек, а подсадят на чудеса всех поголовно. Общественный строй всё повернёт по-своему. Чтобы нарастить мышцы – укольчик, но плати. Чтобы поумнеть – другой укольчик, но опять плати. Хочешь, чтобы тебя полюбили страстно и преданно, – нет проблем, только плати. Хочешь быть молодым до ста лет? Пожалуйста, но столько плати, что мама не горюй. В итоге капитализм вырастит человека, который ничего не может сам и во всех своих проявлениях зависит от рынка. Помереть сам не может, эвтаназия нужна – плати. Зачать не может, потому что надо не абы кого, а с заранее подобранными гениальными генами – то есть опять за бешеные деньги. Родить не может, надо зародыш в искусственную среду пристроить – снова лезь в кошелёк. Иммунитета своего нет, помирает от малейшего чиха, если таблеток вовремя не наглотается, – плати. С женщиной переспать сам не может, потому что какая же уважающая себя женщина согласится спать с задохликом, который, жмот этакий, в постель заманил, а на таблетку поскупился? Буржуазные дамы – существа без предрассудков, мигом сравнят тех, кто с таблеткой и кто без, и поплетутся, как миленькие, к тому, кто шибче и дольше. Им же там невдомёк, что таблетки могут кончиться. А пресса ещё и благом всё это выставит. Как, мол, теперь у нас всё прогрессивно и эффективно, не то что у варваров или нищих. Рожаешь сам? Неудачник! Дышишь сам, обед перевариваешь сам, помираешь сам? Жизнь не удалась. Купи-купи-купи! И в конце концов человек окажется абсолютно нежизнеспособен. А тогда любой сбой экономики – и нет человека. Без таблетки ни жену порадовать, ни на горшок сходить. Электричество на часок в аптеке погасло – и всё, катастрофа, сверхчеловеки мрут.

– Тебе бы книжки страшные писать, – проговорил Коба, но чувствовалось, что его проняло.

Всё это время он слушал, не прерывая, и лишь время от времени тихонько сипела трубка.

– А потом ещё вот что прикинь. Ведь ум, здоровье, любовь, дети – это не новая мебель и не престижное авто. Без новой мебели ещё можно, а без основных функций – нет. Когда всё, из чего сама жизнь состоит, выставят недостаточным, унизительным, требующим усиления… а потом, чего доброго, оно и впрямь срабатывать перестанет, потому что стимуляция подавит естество, тогда самое элементарное и важное станет исключительно покупным. Люди примутся рвать друг другу глотки из-за денег так, как никогда прежде. И мир вообще сделается непригоден для жизни. Такая перспектива может всерьёз напугать и заставить образумиться. Заставит искать выход, а он неизбежно окажется не капиталистическим, не рыночным. А может, и до этого… Раньше или позже все, кому станет не хватать денег на то, чтобы просто жить, остервенеют. И тогда, думаю, даже европейцы опять схватятся за давно позабытые красные флаги.

Коба слушал, и лицо его всё больше мрачнело.

– Укольчики-то, наверное, в цену аэроплана окажутся, – сказал он.

– Ну уж недёшево, – согласился я. – Это ж целые новые технологии.

– Плохо, – сказал он. – Куда ни кинь, всё клин. Если при капитализме богатые – с уколами и таблетками, а бедные – без, выродимся в два вида, элои и морлоки, в стиле мистера Уэльса. Да ещё хуже. Элои без сети снабжения и услуг дня не протянут, а морлоки ничего не соображают, отстояли день у прилавка или станка – и по пиву… И тогда чуть что – конец человечеству. А при коммунизме как такое организовать, чтобы вся эта генетика всем поровну и бесплатно? Ну, как мы в школах прививки первоклашкам делаем? Чтобы экономика могла такое вытянуть, чуть не всю страну в лагеря загнать придётся. В Москве – коммунизм, а от МКАДа до Чукотки – один сплошной СоюзЛаг. Это уже не коммунизм получится, а говно.