Невеста для варвара - Сергей Алексеев

— Обещай нам, Александр Данилович, сему капитану вреда не причинять, — строго потребовала императрица, — и впоследствии отпустить.

— Мы же условились, ваше величество!

— А дочь свою за него выдашь?

— На весь Петербург свадьбу закачу!

— Тогда налей нам рому, десница дрожит, опять криво подпишемся…

Светлейший плеснул в бокал и споил из собственной руки…

Вычегду черпали веслами три недели и ни единой живой души на воде не встретили, кроме птиц перелетных, кои клиньями да стаями денно и нощно неслись по небу с торжественным криком. Разве что в Сольвычегодске, где река широка была, с берега помахали, вроде пристать просили, но Головин учен был, велел наддать. Гребцы за это время приели одного телка да два пуда крупы, не считая муки, рыбы и прочего харча, и все одно, растратили за зиму нагулянную силу и исхудали изрядно. Попутным был лишь зюйд-вест и реже вест; когда такое случалось, матерые, молчаливые сволочи засыпали прямо у гребей. И прежде чем поднимать судно на берег у печорского волока, запросили день отдыха и по чарке на брата, потому капитан приказал команде рубить лес, делать вороти, покати и ваги*. Сего добра на волоке было предостаточно, сложенного в большие поленницы, однако местные сволочи запросили пену непомерную — бочонок водки.

После роздыха установили ворот, но прежде чем доставать коч из воды, разгрузили его и под охраной офицеров и нижних чинов стали переносить приданое и товар на берег Печоры. Тут хочешь не хочешь, а пришлось показывать, чтоб в трумах судна, и оголодавшие без зелья и табаку местные сволочи озоровать было начали: подкараулили на волоке, напали с дубьем и отняли кипу с голландке табаком. Но охрана не сплоховала, догнала и вернула товар, а разбойников выпорола шомполами, связала одной веревкой и привела на стан, в назидание другим сволочам. Те сразу и поутихли, и уж сговориться хотели в подмогу за осьмушку табаку и чарку водки, но сволочи с Юга отказали, мы-де сами с усами. Между собой у них устав был строгий, правила блюли, и если что, суд справедливый и скорый: за воровство руку рубили, а ежели кто кого убил или искалечил — камень к ногам и нехай по дну ходит, рыб кормит.

Когда же судно подняли на берег, засидевшийся в чуме Тренка спустился на землю и двинулся пешим, так что на палубе остались лишь Варвара со служанкой и сам Головин, дабы глаз ни на минуту не спускать с красного товара.

Сволочи же покати разложат, ворота расставят, канаты растянут, и бывает, полдня судно волокут без остановки. Ночи на Вычегде краткие, заря с зарею встречается, и посему Ивашка почти не спал — прикорнет на четверть часа возле трумной задвижки, а ружье поставит так, чтоб, коли глубоко заснет, оно выпало из рук и по челу стукнуло. Однажды придремал так, и когда открыл глаза, перед ним сидит Пелагея и волосы ему гладит. Узрела, что он проснулся, — руку убрала, но не устыдилась, а ближе придвинулась и улыбается.

— Положи головушку на мои колени, — шепчет, — да спи себе. А я на карауле буду, поелику днем выспалась. Токмо покажи, как из сей фузеи стрелять?

Учить стрельбе девицу было ни к чему, да и словам ее внимать тоже, но от бессонницы в голове чумно было, Ивашка поозирался — тихо, на палубе ни души, а Тренка со сволочами на кошме ночует, ну и голову-то на колени Пелагее склонил.

— Толкни, ежели чего…

Да так крепко уснул, что не почуял, как солнце встало и вместе с ним — сволочи. Очнулся оттого, что служанка голову его обняла, к груди прижала, и целует в лицо, и шепчет жарко:

— Любый мой, желанный мой…

Ивашка отпрянул и зело смутился:

— Не балуй, Пелагея… Чего это ты?

Она же засмеялась и прошептала:

— А тоска девичье сердце гложет. Все думаю: куда плывем, зачем? И страшно становится…

— Ступай в трум и помолись, — строго посоветовал он. — Да гляди, на госпожу свою страху не напускай.

Пелагея по всей палубе прогулялась, красуясь собою, на носу встала, потянулась сладко:

— И верно, спать пора!

И лишь потом удалилась. А тем часом на волоке шум возник, потасовка в кустах.

— Эй, кто там? — крикнул Ивашка.

Глядь, а лазутчики Пронка Ворона и Селиван Булыга волосатого детину волокут, веревками опутанного. У самих юшка из носов, камзолы порваны — должно быть, изрядно побарахтались, прежде чем скрутили.

— На болоте споймали! — докладывают. — В кустах хоронился, высматривал. Соглядатай вражеский! А это при нем было.

И кладут на землю лук зверовой, колчан со стрелами и ножик.

Капитан с коча спустился и оглядел пленника: на вид молодой, но огненная борода до пояса, а космы и того дольше, и одет весь в шкуры оленьи. А образом так на рязанца похож — курносый, губастый и розовощекий.

— Кто таков? — спросил Головин.

— По-нашему не понимает! — опять докладывают.

— Токмо мычит, урчит да кусается, яко зверь дикий.

— А по-каковски говорит?

— Кто его знает? Может, вовсе немой.

Головин лук осмотрел — из дерева с костяными накладками и тетива из оленьей жилы, — потом ножик из ножен достал и немало подивился: лезвие оказалось из камня, кремневое. Попробовал пальцем — остер!

— Поди же ты!.. И что делать с сим дикарем?

— Покуда к дереву привяжем, чтоб не убег. Тут Данила Лефорт прибежал, глаза вытаращил:

— Экий смешной! На лопаря смахивает… Вы где его взяли?

— У волока таился, выглядывал! — Нижние чины пленника к сосне прикручивали. — Узрел Пелагею на коче, дак аж рот разинул и слюни побегли. Тут мы его и схватили!

— Ну и куда его теперь?

— Отпускать всяко нельзя — злобный! Тем часом сволочи канат от ворота тянули и тоже подошли, выставились, шапки на затылок сбили.

— Ох зря вы его схватили, — говорит за всех Мартемьян. — Надобно было спугнуть, он бы и утек.

— А это кто? — спрашивает Ивашка.

— Я и сам толком не знаю, всего один раз и видел, — признался тот. — Сии люди только в полунощной стороне водятся. Лешими их зовут или лесными дядями кличут. Одни сказывают, лешие-то добрые и зла не чинят, а другие говорят, будто они от лютых зверей пошли, посему их боятся. Когда-то давным-давно в стороне полунощной во множестве жили сии звери. И были они в образе человеческом, разве что не голые, как мы, а в шерсти. Потому прозывались люты, ибо они людей ловили да поедали. На них оленьи люди всяческие хитроумные ловушки ставили, самострелы, заманы. И когда ловили, то живьем волкам скармливали. Сказывают, До сей поры еще встречаются в самоедских землицах. Бывает, подкрадутся к стойбищу ихнему, а лютов собаки-то не чуют! Мужиков на мясо зарежут, а баб живьем возьмут и с собой уведут. И женятся на них потом. Вроде от жен человеческих и происходят лешие.