Эпсилон в созвездии Лебедя - Морвейн Ветер

— Что?!

Гратин поймал её взгляд, и тут до него наконец дошло. По глазам — тем более по этим глазам — он читал куда лучше, чем некоторые по страницам ворованных дневников.

— Кесси… — сказал он тихо и тоже закусил губу. Кесси не хотелось отпускать. Тем более сейчас. И совсем не хотелось делать то, что было нужно им обоим, вот так, по зову природы, но в то же время сопротивляться происходящему не было сил. — Кесси… — он прокашлялся, — если нужно, я могу помочь. Я, конечно, не твой муж…

Кесси взвыла. Её окончательно вело. Руки сами скользнули Гратину на бока и забрались под свитер. Кожа у того была гладкой и тёплой, а под прикосновениями подрагивала легко-легко.

— Уйди, — прошептала она, не поднимая лба с плеча Гратина. Тот тяжело дышал. Он искренне попытался выполнить приказ, но когда пальцы Кесси переместились выше и добрались до мышц у самых лопаток, тоже тихонько взвыл и, наклонившись к шее Кесси, прикусил кожу там, где смог дотянуться.

Кесси пискнула и плотнее прижалась к нему. Гратин почувствовал, как к его паху прижимается упругое бедро — Кесси была высокой, так что роста они были одного, только та была заметно уже в плечах и тоньше в талии.

— Кесси… — прошептал он.

Одеяло распуталось и слетело на пол необыкновенно легко, так что Гратин только охнул, почувствовав абсолютно обнажённое тело в своих руках.

Пальцы его заскользили по тонкой, нежной, как шелк, коже, по пояснице, по бокам, по бёдрам… С опаской коснулись ягодиц, и только когда Кесси выгнулась и с протяжным стоном прижалась к нему ещё тесней, сжали их изо всех сил.

— Кесси… — прошептал он. Всё происходящее было как сон. Кесси судорожными движениями пыталась стащить с него свитер, а Гратин всё никак не мог оставить в покое мягкие округлости. Потом поддался, наконец, и обнаружил, что губы Кесси скользят по его плечу, вычерчивая цепочки поцелуев. «Это всё инстинкт», — промелькнуло где-то на грани сознания и тут же погасло. Кесси была такой сладкой, какой он мог представлять её только в своих снах, и такой гибкой, о какой можно было только мечтать.

Никто из них не заметил, как они оказались в спальне. Куда делись джинсы Гратина, тоже осталось для обоих секретом — потом их пришлось довольно долго искать.

Юрген Розенкрейцер перелистнул последнюю страницу договора и устало потёр глаза. Юриспруденция никогда не была его коньком, но он подозревал, что нужно начинать разбираться в происходящем — за прошедшие полгода его кидали уже дважды, и с этим надо было кончать.

Тогда, шесть месяцев назад, его жизнь встала с ног на голову и по-прежнему не думала возвращаться в прежнюю позу.

Его отец, Рабан Розенкрейцер, до сих пор лежал в коме, и никто не давал прогнозов, когда он придёт в себя.

Паршивей всего было от того, что Юрген был уверен, что виноват в этом он сам — именно он сидел за штурвалом, и именно он решил заложить этот чёртов вираж. Он не боялся за себя, а о том, что отец может быть не пристёгнут, даже не подумал. Да и сам вираж вышел кривой, крыло задело скалу, и яхта, кувыркаясь, полетела вниз.

После такой аварии нужно было бы радоваться, что они вообще остались живы, и хотя Юрген сказал следователям, что не справился с управлением, на деле он очень чётко осознавал — он был виноват.

Впервые в жизни Юргену было стыдно — стыдно за то, что он совершил и что уже не может изменить. Последнее осознание было страшнее всего, потому что он привык думать, что всё можно исправить. Что его вытащат из тюрьмы, отдадут долги и простят за любой косяк.

Оказалось, что всё не так. Хотел отец простить или нет, теперь он этого сделать попросту не мог.

Юрген не любил об аварии вспоминать — но, тем не менее, вспоминал каждую секунду, которую проводил один. Именно поэтому он с таким напором взялся за работу, которая хоть немного отвлекала его от сумрачных мыслей.

Всё было бы куда проще, если бы рядом с ним был кто-то, кому он мог рассказать обо всём — но у него не было никого.

Юргену казалось, что у него огромное количество друзей — парни из команды, парни из братства и прочие однокурсники… И вот сейчас он обнаружил вдруг, что поговорить о том, что творится у него в голове, не может ни с кем.

Юрген снова перелистнул контракт. Кажется, всё сходилось более или менее, хотя с абсолютной точностью он сказать бы не смог. Дела у фирмы в последние месяцы шли не очень-то, и Юргену приходилось согласиться, что это тоже его вина. Трудно было входить в курс дел с нуля, когда рядом не было отца, который мог бы объяснить что к чему. А ведь он пытался… Это Юрген помнил прекрасно. Заставлял Юргена приходить в этот самый кабинет, усаживал на своё место и, нависая у сына над плечом, водил пальцем по мелким строчкам. Юрген за пальцем не следил — ему было смешно и скучно. Он норовил найти малейший предлог и сбежать.

И вот были Юрген и строчки, и не было отца. И хотя скучно было ничуть не меньше, сбежать было уже нельзя.

Юрген захлопнул папку и нажал на столешнице кнопку вызова референта.

— Клод?

— Слушаю вас.

Ещё полгода назад Юрген не взял бы его на работу ни за что, потому что был уверен, что главное для референта — красивая попка и правильные губки. Но, к своему огромному удивлению, перепробовав троих девочек на этой должности, Юрген внезапно обнаружил, что работа референтом требует ещё многих и многих знаний, которых не было у него самого. Клод стал первой удачной находкой, хотя губки у него и не были ни пухлыми, ни призывными, ни даже женскими — в настоящее время это Юргена интересовало меньше всего, потому что меньше всего его интересовал секс. Клод был тем, кто мог помочь в делах — и это было самым важным.

Тогда, после аварии, какое-то время он не мог успокоиться. Ходил по барам, цепляя разных девиц, но, приведя их в номер и трахнув разок, начинал говорить — об аварии и об отце. Девицы хихикали, от чего хотелось врезать им по башке. Просили трахнуть их ещё раз.

Юрген в конце концов их прогонял, а поняв, что так не добьётся ничего, попросту выкинул бары из головы. А вместе с барами выкинул из головы и секс.

Он звонил Эрике, потому что если бы кто-то и смог Юргена понять, то это она, — но телефон у Эрики не отвечал. А когда Юрген собрался и приехал к ней домой, то обнаружил, что Эрика съехала, и квартиру её снимает кто-то другой. Они не общались к тому времени уже полгода, и чего-то подобного можно было ожидать, но Юрген всё равно был удивлен.

Теперь, сидя в отцовском кабинете, он не мог избавиться от навязчивого чувства, что больше у него нет никого. Клод замечательно справлялся с работой, но и с ним нельзя было поговорить — просто потому, что Клод был отлично подготовленным референтом и вообще подчиненным и воспринимал всё совсем не так, как он.

Дверь открылась, и Клод в белой рубашке, с рукавами, аккуратно закатанными до локтя, остановился на пороге. Юрген почти физически ощущал, что сам он никогда бы не стоял так — будто робот, готовый выполнить приказ.