Убежище - Пенелопа Дуглас

– Не шевелись, а то он ужалит.

Дыхание сбивается; я напрягаю каждую мышцу своего тела.

– Пожалуйста, – молю я шепотом, боясь пошевелиться.

Что-то гладкое, словно поверхность воды, опять касается меня. Боже, пожалуйста…

– Посмотри на меня, – приказывает Дэймон.

В легких заканчивается воздух; я не хочу, но все же открываю глаза.

Передо мной извивается красно-черно-желтая лента. Содрогнувшись, я начинаю плакать. Он подносит змею к моему лицу. Ее язык скользит по коже. Я дышу так быстро, что грудная клетка поднимается и опускается чаще, чем бьется сердце.

– Ш-ш-ш… – успокаивает меня Дэймон.

Я заставляю себя взглянуть ему в глаза, и вдруг… Мое дыхание замедляется. Его глаза – теперь я вижу, что они почти черные, а не карие, – пронизывают и пленяют меня.

– Посмотри на них, – требует он, повернув голову к окну, расположенному слева.

Проследив за его взглядом, я медленно отворачиваюсь от змеи и вижу на улице мужчин в черном, двух парковщиков в белых жилетках, мужчину и женщину, вышедших из блестящей черной машины.

– Когда я появляюсь, они отводят свои гребаные глаза, – шепчет Дэймон, глядя в окно. – Когда говорю с ними, их голоса дрожат. Никто даже не приводит своих жен и дочерей, если им известно, что я дома.

Я растерянно сдвигаю брови. Кого он имеет в виду, слуг или гостей?

– Я знаю про них все. Они делают то, что я хочу, и боятся того, что могу сделать, – продолжает он, а затем переводит взгляд на меня, – и это не купить ни за какие деньги. Между богатством и властью не всегда есть связь. Властным становится только тот, кому хватает смелости совершать поступки, на которые другие не способны.

Дэймон обводит телом змеи мой рот. Охнув, я опять вздрагиваю.

– У тебя со мной ничего общего, – тихо шипит он. – Ты – маленькое грязное ничтожество. Чья-то ошибка.

Сделав шаг назад, он отпускает меня. Я быстро утираю ладонью слезы.

Развернувшись, Дэймон садится в большое мягкое кресло и гладит свою змею.

– Больше не позволяй своей матери приходить сюда, поняла? – предупреждает он, пристально глядя на меня. – Иначе я запру тебя в шкафу с Велесом.

Подбежав к двери, я хватаюсь за ручку, но руки так сильно дрожат, что повернуть ее не получается.

– Это не моя вина, – выпаливаю я, повернув голову к нему, – что мама меня родила. Зачем ты хочешь сделать мне больно?

– В тебе нет ничего особенного, – отвечает Дэймон, подняв Велеса и глядя в его змеиные глаза, словно я – пустое место. – Мне хочется сделать больно многим людям. И, возможно, когда-нибудь получится… как только найду лучший способ избавиться от тела.

Ухмыляясь одним уголком рта, он делает вид, будто шутит, но я сомневаюсь, что это шутка.

– Я особенная. Моя учительница говорит, что я самая умная в классе.

– Неважно, – Дэймон пожимает плечами. – Через пять лет ты будешь седлать члены на заднем сиденье машины за двадцать долларов, как твоя мамаша.

Живот сводит; поперхнувшись, я начинаю кашлять. Как он может говорить подобные вещи?!

– Дэймон? – раздается чей-то голос из домофона, висящего на стене возле двери.

– Дэймон, твоя мать хочет тебя видеть, – говорит женщина, не дожидаясь ответа. – Она у себя в комнате.

Повернув голову, я смотрю на него и хмурюсь, заметив каплю крови, стекающую по его пальцу. Внезапно змея снова кусает его. Я резко вздыхаю. Он слишком сильно сжимает ее. Зачем Дэймон это делает?

Но он лишь смотрит перед собой тяжелым взглядом, полностью отдавшись своим мыслям. Он хоть слышал, что сказала женщина?

– Дэймон? – окликаю я. Эта змея ведь не опасная, правда? Он бы не стал держать у себя в комнате ядовитое животное.

Да что с ним такое?

Наконец Дэймон поднимает глаза.

– Проваливай.

Господи, какой же он мерзкий!

Распахнув дверь, я делаю шаг, а затем останавливаюсь, снова оборачиваюсь и говорю:

– Кладбище. Вот как я избавилась бы от тела.

Он поднимает взгляд, прищуривая глаза. Я пожимаю плечами, вздернув подбородок.

– Я бы нашла свежую могилу. Так никто не поймет, что ее еще раз раскапывали. Скинула бы туда тело и закопала снова. Вот как бы я поступила.

Отвернувшись от темных глаз Дэймона, я захлопываю за собой дверь. Дышать все еще тяжело, но теперь я хотя бы могу немного расправить плечи.

Он просто невменяемый, к тому же противный и жестокий. Но почему Дэймон так странно повел себя после полученного через домофон сообщения? На долю секунды он даже показался мне таким одиноким.

У него есть все. Почему он настолько зол на всех? Это я должна злиться. Я совсем одна. Отцу на меня плевать, а мама обижает меня и заставляет делать вещи, которые мне не нравятся.

Дэймон не знает, каково это, страдать по-настоящему и иметь вескую причину для злости.

Несколько минут спустя нас с матерью выпроваживают из дома (с пустыми руками, разумеется). Пока мы идем по подъездной дорожке, я оборачиваюсь в последний раз. Дэймон стоит у окна своей спальни и наблюдает за нами. Оранжевый огонек зажженной сигареты становится ярче, когда он затягивается. Я стараюсь удержать его взгляд как можно дольше, не в силах отвернуться, до тех пор, пока деревья не закрывают обзор.

С ним не все в порядке.

Этой ночью мне снится Дэймон.

А через восемь дней, появившись на пороге моей матери, он вручает ей девять тысяч четыреста шестьдесят два доллара, часы «Ролекс» и какие-то серьги с изумрудами. И забирает меня к себе домой.

Опершись локтями на согнутые колени, я провела губами по своим переплетенным пальцам. Воспоминания рассеялись. Мне тогда было двенадцать, и вот, одиннадцать лет спустя я до сих пор здесь. Все эти годы я провела в этом доме. Отец позволил мне остаться, потому что он редко отказывал своему сыну, однако моим законным опекуном сделали Марину. Чтобы Гэбриэлу не пришлось выполнять нудные обязанности – водить меня к врачам, если заболею, или разбираться с полицией, если когда-нибудь влипну в неприятности.

Но я принадлежала Дэймону Торренсу.

Поначалу я понятия не имела, зачем была нужна ему. А еще боялась, что со мной случится что-то плохое.

И плохое случалось.

Но брат всегда заботился обо мне. Он собрал все, что смог унести из дома, чтобы выкупить меня у матери, которая, если бы мы жили в идеальном мире, отказалась бы от подобного предложения. Однако деньги и туманная перспектива того, что в Тандер-Бэй моя жизнь сложится лучше, победили.