Стрелок. Путь на Балканы - Иван Оченков

В конце колонны двигалось несколько обозных транспортов, и в том числе лазаретная линейка, рядом с которой невозмутимо гарцевал верхом полковой священник отец Григорий. Вид у батюшки при этом был такой бравый, что Николай Николаевич удостоил его отдельной похвалы.

Едва последовала команда: — стой! Будищев огляделся и едва не фыркнул от смеха. От блестящего вида солдат, какими они явились на смотр, мало что осталось. Он и его товарищи были с головы до ног забрызганы грязью, так что казалось, идут не военные, а какие-то ожившие глиняные статуи. "Големы", вспомнил он их название.

— Шматов, етить тебя через коромысло! — раздалась ругань Хитрова, — а где твои сапоги?

— Соскочили, господин ефрейтор, — отрапортовал в ответ незадачливый Федька.[25]

— Голова у тебя не отскочила?

— Никак нет!

— Эхма, — с горечью протянул Дмитрий, — такую возможность войну выиграть упустили!

— О чем ты? — удивленно спросил его Алексей.

— Если бы турки нас сейчас увидали, то либо от страха разбежались, либо от смеха померли, — под всеобщие смешки ответил ему приятель.

— Разговорчики, — раздался грозный рык фельдфебеля и все стихло только смешливый Штерн продолжал беззвучно хохотать.

Интересные события в таком захолустье как Бердичев происходят далеко не каждый день. Поэтому торжественный смотр, проводимый великим князем, вызвал немалый интерес во всех слоях здешнего общества. Крыши всех близлежащих домов, были просто усеяны местными жителями, в основном, конечно, мальчишками. Однако и более солидные люди проявили вполне извинительное в данном случае любопытство, и рассматривали происходящее из окон или экипажей, чтобы потом еще долго обсуждать увиденное.

В трактире пана Соломона тоже все разговоры вертелись вокруг смотра и приезда великого князя. Завсегдатаи горячо обсуждали увиденное, и гадали, к чему это может привести. Все присутствующие сходились во мнении, что будет война, и расходись лишь в том, примут ли в ней участие великие державы.

— Точно вам говорю, что в военные действия непременно вступит Италия! — разорялся один низкорослый тип, все лицо которого сплошь заросло черными курчавыми волосами.

— Зачем это макаронникам? — пожимал плечами другой. — Вот Австро-Венгрия, это — да!

— Да за тем, что Кавур это голова!

— А Андраши, по-вашему, это не голова?

— Тьфу на вашего Андраши и на Франца-Иосифа вместе с ним!

— Чего это он мой? К тому же, ваш Виктор-Эммануил ничуть не лучше!

Пан Соломон обычно любил такие разговоры, но сейчас отмалчивался. К тому же в его заведение заглянул сам пан Борух, а таких гостей он всегда обслуживал сам. Сказать по правде, такому солидному господину как пан Борух совсем не пристало появляться в подобных трактирах, но он привык заходить сюда еще в молодости, когда был вовсе не таким богатым и важным.

— Что-то у вас совсем не веселое лицо, мой друг, — спросил он у хозяина, после обмена приветствиями. — Вы, может, не здоровы?

— Нет, слава богу, достопочтенный.

— Дела идут плохо?

— Грех жаловаться, пан Борух. Все же прибытие Болховского полка весьма оживило торговлю. Я слышал, вы тоже заработали немножко пенензов?[26]

— Совсем немного, пан Соломон.

— Конечно-конечно! Но говоря по чести, я жду не дождусь, когда же они уйдут в поход.

— Отчего так?

— Не берите в голову, пан Борух. Просто у меня остались от этих солдат неприятные воспоминания.

— Понимаю, — покачал головой старый еврей, — они верно что-то сломали или испортили?

— Ах, если бы!

— Тогда украли?

— Ну что вы, я сам им все отдал.

— Как же так?

— Ой вэй, это очень печальная история, достопочтенный! Меня обманули как последнего шлемиля.[27]

— Что вы говорите? И как же это произошло?

— Все из-за моей доброты, пан Борух. Сюда как-то пришли русские солдаты и один из них стал рассказывать, что ищет семью своего друга — еврея. Дескать, он умер, и просил передать, последнее прости, его матери.

— Да что вы говорите!

— Вот-вот, вы, пан Борух, улыбнулись. Расскажи мне кто-нибудь эту историю, так я бы, наверное, сам смеялся во весь голос! Но этот мошенник был так красноречив и говорил столь жалобно, что все мои посетители рыдали в три ручья и я вместе с ними!

— Не может быть!

— Еще как может, достопочтенный.

— И чем же все кончилось?

— Чем-чем, он со своим товарищем хорошо покушал, и еще лучше выпил. Не забыл прихватить, кое-что с собой и был таков! А мы провожали его с таким почетом, как будто он цадик[28] праведной жизни.

— И вы больше его не видели?

— Я, слава богу, нет!

— А кто видел?

— Он заходил в пекарню к пану Руфиму.

— И что?

— Да ничего, если не считать, что он нашел в его булке запеченного таракана и устроил дикий скандал!

— Азохен вэй!

— Вот-вот, пан Руфим тоже так сказал, когда этот молодчик ушел от него с целым мешком превосходных булок.

— И что же, он обратился в полицию?

— А что бы он сказал квартальному, что сам дал солдату булок, а теперь хочет их забрать?

— Последние времена настали!

— И не говорите…

— Кстати, а как звали того еврея?

— Какого?

— Ну, того, мать которого он хотел навестить?

— А зачем вам это?

— Мне просто любопытно.

— Ох, пан Борух, зачем вы заставляете меня вспоминать этот позор? Ну, если вам угодно, то он назвал его… как же он назвал-то его… а, вот, Марк Бернес, вот как!

— Как вы сказали?

— Марк Бернес.

— Не может быть!

— Вы знаете этого человека?

— Возможно, пан Соломон, возможно. Скажите, а что если он сказал не Бернес, а Барнес?

— Может и так, вы же знаете, как эти гои могут исковеркать наши имена. Но какая разница?

— Да, так никакой, — нахмурился пан Борух, и пробормотал чуть слышно, — бедная девочка, стоит ли говорить ей…