Повелитель снов - Петр Катериничев

– Морис?

– Пропавший.

– И – что?

– Прослышал он, у вас здесь кто-то очень редкую торгует. На аверсе бог Гермес, на реверсе – кадуцей. Жезл власти.

– Знаешь, Олег… У нас про этот медальон каждый пацан местный знает, с рождения. Вроде бы тот, кто им обладает, и клад любой сыщет без вреда, и золото к нему рекой, и в искусствах – мастер, а только… Не ищут у нас его местные. Считается, беду этот медальон приносит. Может, твой нашел?

– Может, и нашел.

Дядя Миша покачал головой:

– Тогда – держись от этого дела подальше. Какие бы блага человек ни получил спервоначалу, все отымется потом. Навовсе отымется.

Что я мог ему на это ответить? Ничего. Как сказано у Сираха: «Веселись, юноша, во дни юности твоей, ибо в аде нельзя найти утех».

Дядя Миша помолчал, сказал:

– У нас так рассуждают… Может, действительно кто эту медальку разыскал, оттого в городе и дела нехорошие пошли твориться… Но не из местных – пришлый.

– И много здесь пришлых?

– Не разберешь. Та окраина, что восточная, сплошь особняками застроилась. Но там живут не на постоянку: какие – сдают под частные гостиницы, какие вроде как про запас держат и люди там всякие… Пойди разбери, кто какой.

– Да вы ж катаетесь… Много видите, много слышите…

– Особняки на то и особняки, что живут там особые люди и наособицу. И машины у них свои, и водилы. Посмотришь, такой, если надо, и пешехода придавит, и пассажира придушит. Нет, мы на простом люде зарабатываем.

– А что за особняк по Голицынскому проезду?

– Особняк?.. – Дядя Миша смешался – или мне померещилось?

– Да. Тот, что спиной к улочке. С подъездом, как ты говоришь, наособицу.

– Не упомню. Всех и все знать… Тут у молодых памяти не стало совсем, а куда уж мне…

– Как знаешь. Еще у кого спрошу. – Я быстро забрал доллары, оставил двухсотенную в гривнах. – Спасибо за кофе, за коньяк, за поездку.

– Знаешь, парень, здесь так дела не делаются… – набычился дядя Миша.

– Они везде делаются одинаково. Клиент платит – клиент прав. Нужно делать работу. Сказал «а», говори «б». Никаких военных и прочих тайн ты мне не выдашь, ну а если тебя среди бела дня привидения страшат и ты решил за триста баксов меня рассказками пугать… «Чудовище вида ужасного схватило ребенка несчастного…» Мне, дядя Миша, дело делать надо. Человека найти. А ты начинаешь крутить. Чей дом?

– Ты вот что, залетный… Или, как ты сказал? Прохожий? У нас тут свои расклады и свои «запретные города», почище, чем в том Китае.

– Бывал в Китае?

– По телевизору видел.

– Так что запретного в особняке по Голицынскому?

– Оно тебе надо?

– Надо. Один из таксистов подвез его, – я кивнул на фото Дэниэлса, – в аккурат к этому особняку. Домой человек не вернулся.

На этот раз дядя Миша замолчал надолго. Надо полагать, решал и прикидывал. Прикидывал и решал. И понятно ему было, как и мне: раз я уперся узнать, чей это особняк, – узнаю. Не у него, так у другого.

– Ты брось меня за мальчонку держать, Олег. Деньги платишь?

– Плачу.

– Ну так плати. А то дразнишь, как зайку морковкой.

– Держи. – Я передал ему доллары.

Тот рассмотрел внимательно, убрал во внутренний карман куртки.

– Только вот что… Ты… вообще не трепливый?

– А сам как думаешь?

– Думаю, молчун. Но – себе на уме.

– А кто не себе нынче? Я тебе сразу сказал, дядя Миша: боишься – не делай, а делаешь – не бойся.

– Ты мне тут блатную премудрость не разводи. Я двадцать лет таких сторожил. Наслушался. И насмотрелся. И не из пугливых я, просто…

– «Запретный город».

– Да куда там! Короче, в особняке том разные люди случаются. И девки, но не здешние, здесь таких отродясь не было – просто загляденье от ушей до хвоста! И дяди авторитетные, только не от деловых – державные дяди, серьезные. И здешние начальники туда захаживают потихоньку, типа шепотком, но для всех это честь вроде, вот каждый и старается обмолвиться перед другим – был, дескать, а что там было – не говорит никто, туману напускает. Вот такой это хитрый домик. И окна у него зеркальные. А что за ними – поди разбери.

– Чей домик?

– Люди говорят… – Дядя Миша снова замялся… – Люди говорят – генерала одного.

– Гнатюка? – бросил я наугад.

Водитель аж вздрогнул, втянул голову в плечи, словно ударили его или должны ударить. Потом справился с собой, прикрыл испуганный взгляд набрякшими веками, процедил тихо:

– Я – что? Люди говорят…

– А что еще они о Гнатюке говорят?

Дядя Миша явно затосковал. Лицо осунулось, плечи провисли, сам он пригнулся к столу, и стало сразу очевидно: никак ему не пятьдесят с небольшим – все шестьдесят, и здоровья давно не богатырского, даром что с виду крепок и осанист…

Я махнул рукой, позвал:

– Маша!

Появилась улыбчивая женщина, спросила:

– Еще кофе?

– А чаю можно? В большой кружке, очень крепкий и с колотым сахаром.

– Сделаю.

– И коньячку, ладно?

– Сто? Двести?

– Бутылку.

– Понравился?

– Очень.

– У нас «Ахтамар», без обмана. Арам Карапетян для себя привозит и нам подкидывает. А мы не всем и наливаем. Для своих.

– За уважение – и чаевые особые.

– Вот это правильно! Закусить что принести?

– На твой вкус, красавица.

Женщина расцвела улыбкой, спросила, глянув на дядю Мишу:

– Чего смурной?

– Давление скакнуло, ты же знаешь, Машутка. – Дядя Миша улыбнулся. – Сейчас коньячком поправлю и – ладушки.

– Кофе нужно меньше пить.

– Нужно. Но не получается.

Коньяк Маша принесла почти тотчас, с ним – бутылку ледяного боржоми.

– Держите уже. А то ведь я вас, мужиков, знаю: истомитесь, пока закуски дождетесь.

– Твоя правда, красавица, – отозвался я.

Сто пятьдесят дядя Миша выпил мелкими глотками и даже смакуя, но скоро. Выдохнул, спросил:

– Сигареткою угостишь? Так я не палю, а когда выпью…

Он прикурил, затянулся, помолчал с полминуты.

– Ты меня, Олег, за заячью душонку не держи, тока… Что-то замельтешил я, подумал, а вдруг – засланный ты парниша… А потом решил: сильно хитромудро получается. Да и акцент у тебя московский взаправдашний… Да и не того полета я птица, чтобы… По правде сказать – вообще не птица. Так, мышь… летучая.