В объятиях графа - Элизабет Хойт

С одной стороны, она носила маску, как леди, желающая остаться неузнанной. Однако иногда и проститутки в «Гроте Афродиты» надевали маски, стремясь придать акту атмосферу таинственности. Но, опять-таки, она была такой узкой, когда он вошел в нее, как будто очень долго жила без мужчины. Хотя, возможно, это воображение побуждало его вспоминать только то, что он хотел чувствовать.

Он хрипло застонал. Мысли о ней делали его плоть твердой как камень. Это также заставляло его испытывать чувство вины. Потому что еще одна вещь, нелепая вещь, не давала ему спать большую часть ночи. Все было замечательно, чудесно, гладко, пока его разум не возвращался к миссис Рен, к Анне, вновь заполнившей мысли не более чем через четверть часа после того, как он покинул «Грот Афродиты». Воспоминание о ней приносило некую печаль, чувство отклонения от истины сопровождало его всю дорогу домой. Ему казалось, будто он предал ее. Не важно, что у нее не было прав на него и она никогда даже не показала, что могла бы ответить взаимностью на его сильное желание. Убеждение, что он изменил ей, укреплялось в нем, разъедая душу.

Маленькая шлюха была сложена как Анна.

Держа ее в объятиях, он воображал немного, как держал бы Анну Рен. Какие ощущения он испытывал бы, лаская ее. И когда он поцеловал ее шею, то тотчас же возбудился. Эдвард застонал в ладони. Он должен избавиться от постоянных мыслей о своей маленькой секретарше: они недостойны английского джентльмена. Это побуждение развратить непорочное должно быть преодолено, и он сделает это посредством одной лишь силы воли, если понадобится.

Он вскочил из-за стола, направился к шнурку звонка, висящему в углу, и зло дернул его. Затем стал убирать бумаги. Сняв очки для чтения, он сунул их в футляр.

Пять минут спустя на его вызов все еще не последовало ответа.

Эдвард выдохнул и пристально посмотрел на дверь. Прошла еще одна минута, но слуга так и не появился. Он нетерпеливо побарабанил пальцами по столу. Черт побери, всему есть предел.

Он подошел к двери и проревел в прихожую:

– Дэвис!

Шаркающий звук, будто производимый созданием, которого позвали из адских глубин, послышался из коридора. Он приближался. Очень медленно.

– Наступит закат, прежде чем ты доберешься сюда, если не поторопишься. – Эдвард затаил дыхание, прислушиваясь.

Шарканье не ускорилось.

Он снова выдохнул и прислонился к дверной коробке:

– Я, наверное, уволю тебя в один прекрасный день, заменив дрессированным медведем. Он не сможет выполнять эти обязанности хуже, чем ты. Ты слышишь меня, Дэвис?

Дэвис, его камердинер, материализовался из-за угла, держа поднос с горячей водой. Поднос дрожал. Слуга замедлил свой уже и без того улиточный шаг, когда увидел графа.

Эдвард фыркнул:

– Ладно, не напрягайся. У меня в распоряжении все время мира, чтобы стоять в коридоре в ночной сорочке.

Камердинер, казалось, не слышал. Его движения теперь замедлились до ползанья. Дэвис был пожилой плут с редкими волосами цвета грязного снега и спиной, согнутой в привычном поклоне. Большая родинка с растущими из нее волосами сбоку ото рта как будто компенсировала недостаток волос над водянистыми серыми глазами.

– Я знаю, что ты слышишь меня! – прокричал Эдвард ему в ухо, когда тот приблизился.

Камердинер вздрогнул, будто только что заметил его.

– Рано встали, не так ли, милорд? Так дообольщались, что не могли уснуть, да?

– Я спал и даже не видел снов.

– Ах так? – Дэвис издал кудахтанье, которое сделало бы честь канюку. – Человеку вашего возраста негоже плохо спать, если вы не возражаете против того, что я это говорю.

– Что ты там бормочешь, ты, дряхлая старая лысуха?

Дэвис опустил поднос и бросил на него злобный взгляд.

– Высасывает мужскую силу, это да, – если вы знаете, что я имею в виду, милорд.

– Нет, я не знаю, что ты имеешь в виду, слава богу. Он вылил кувшин тепловатой воды в таз на своем комоде с зеркалом и смочил лицо перед бритьем.

Дэвис наклонился близко и сказал хриплым шепотом:

– Траханье, милорд. – Он подмигнул, бросив омерзительный взгляд.

Эдвард смотрел на него раздражительно, когда он намыливал пену.

– Это все замечательно для молодого мужчины, – продолжал камердинер, – но вы становитесь старше, милорд. Почтенные господа должны сохранять свою силу.

– Откуда тебе знать.

Дэвис нахмурился и взял бритву.

Эдвард немедленно выхватил ее у него из рук:

– Я не такой дурак, чтобы позволять тебе приближаться к моей шее с острой бритвой.

Он начал соскабливать мыло из-под подбородка.

– Конечно, некоторым не нужно беспокоиться о том, чтобы беречь свою силу, – сказал камердинер. Бритва приблизилась к ямочке на подбородке Эдварда. – У них проблемы с их дружком, если вы понимаете, о чем я.

Эдвард взвизгнул, порезав себе подбородок:

– Вон! Убирайся, ты, злобный старый ночной горшок.

Дэвис дышал с присвистом, стремительно бросившись к двери. Некоторые, услышав свистящие звуки, обеспокоились бы здоровьем пожилого человека, но Эдвард не дал себя провести. Не часто его камердинер одерживал над ним верх так рано утром.

Дэвис смеялся.

***

Назначенная встреча прошла не совсем так, как она ожидала, размышляла Анна на следующее утро. Они занимались любовью, естественно. И он, кажется, не узнал ее. Это успокаивало. Но в действительности чем больше она думала о занятии любовью с лордом Свартингэмом, тем более разочарованной она становилась. Да, граф очень хорош как любовник. Восхитителен, в самом деле. Она никогда не испытывала такого физического удовольствия ранее, поэтому не могла предсказать его. Но то, что он не целовал ее в губы…

Анна налила себе чашку чаю. Снова она встала рано для завтрака, поэтому комната была в ее распоряжении.

Он не позволил ей коснуться его лица. Это казалось каким-то безличным. Но ведь это естественно, не так ли? Он вообразил себе, что она проститутка или женщина свободных нравов, ради всего святого. Поэтому он и отнесся к ней как к таковой. Разве не этого она ожидала?

Анна обезглавила копченую селедку и вонзила ей в бок зубцы вилки. Она должна была ожидать этого, но она не ожидала… Проблема заключалась в том, что, когда она занималась любовью, он… ну… занимался сексом. С безымянной проституткой. И это оказалось так тягостно.

Она скорчила рожу своей безголовой селедке. И что, ради всего святого, она собиралась делать сегодня вечером? Она не планировала оставаться в Лондоне более двух ночей. Ей следовало уехать домой сегодня на первой карете. Вместо этого она сидела в комнате Корэл для завтрака, давя невинную селедку.