Мысли по поводу - Сергей Калабухин

бою он легко получал награды и очередные офицерские звания, но за буйство в быту, по крайней мере, дважды был разжалован в солдаты. Вот и осенью 1840 года Дорохов после очередного разжалования в рядовые старался вернуть себе офицерское звание, занимаясь со своими «охотниками» разведкой и диверсиями в тылу врага. Вот как описывает этот отряд сам Лермонтов в очередном письме Алексею Лопухину:

«Пишу тебе из крепости Грозной, в которую мы, то есть отряд возвратился после 20-дневной экспедиции в Чечне. Не знаю, что будет дальше, а пока судьба меня не очень обижает: я получил в наследство от Дорохова, которого ранили, отборную команду охотников, состоящую из ста казаков, — разный сброд, волонтёры, татары и проч., это нечто вроде партизанского отряда, и если мне случится с ним удачно действовать, то авось что-нибудь дадут; я ими только четыре дня в деле командовал и не знаю ещё хорошенько, до какой степени они надёжны; но так как, вероятно, мы будем ещё воевать целую зиму, то я успею их раскусить. Вот тебе обо мне самое интересное.

Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три не получал. Бог знает, что с вами сделалось; забыли что ли? или пропадают? Я махнул рукой. Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна, а описывать экспедиции не велят…»

Конечно, то, как отряд Лермонтова вырезает целые селения, начальство описывать не велит, в отличие от настоящих сражений армии с горцами, как при Валерике, например. Хотя, регулярные войска вели себя не намного лучше: тоже разоряли аулы, угоняли скот и уничтожали посевы. Для иллюстрации можно привести отрывки из поэмы Николая Мартынова «Герзель-аул», в которой тот красочно описывает и карательные «подвиги» своего друга Мишеля, и его самого:

«Горит аул невдалеке…

Там наша конница гуляет,

В чужих владеньях суд творит,

Детей погреться приглашает,

Хозяйкам кашицу варит.

На всём пути, где мы проходим,

Пылают сакли беглецов.

Застанем скот — его уводим,

Пожива есть для казаков.

Поля засеянные топчем,

Уничтожаем всё у них…

Мы их травили по долинам

И застигали на горах…

Вот офицер прилёг на бурке

С учёной книгою в руках,

А сам мечтает о мазурке,

О Пятигорске, о балах.

Ему всё грезится блондинка,

В неё он по уши влюблён.

Вот он героем поединка,

Гвардеец, тотчас удалён.

Мечты сменяются мечтами,

Воображенью дан простор,

И путь, усеянный цветами,

Он проскакал во весь опор…»

Лермонтова вполне устраивает роль полновластного командира, действующего практически автономно и бесконтрольно со стороны какого-либо начальства. Однако, сам он, как и его бойцы, не вызывают особого уважения в офицерских кругах. Вот что пишет по этому поводу барон Лев Васильевич Россильон:

«Лермонтова я хорошо помню. Он был неприятный, насмешливый человек, хотел казаться чем-то особенным. Хвастался своею храбростью, как будто на Кавказе, где все были храбры, можно было кого-либо удивить ею!

Лермонтов собрал какую-то шайку грязных головорезов. Они не признавали огнестрельного оружия, врезывались в неприятельские аулы, вели партизанскую войну и именовались громким именем Лермонтовского отряда. Длилось это недолго, впрочем, потому, что Лермонтов нигде не мог усидеть, вечно рвался куда-то и ничего не доводил до конца. Когда я его видел на Судаке, он был мне противен необычайною своею неопрятностью. Он носил красную канаусовую рубашку, которая, кажется, никогда не стиралась и глядела почерневшею из-под вечно расстёгнутого сюртука поэта, который носил он без эполет, что, впрочем, было на Кавказе в обычае. Гарцевал Лермонтов на белом как снег коне, на котором, молодецки заломив белую холщёвую шапку, бросался на черкесские завалы. Чистое молодечество, ибо кто же кидался на завалы верхом! Мы над ним за это смеялись».

Хотелось бы отметить такой интересный факт: Мишель заменял раненого корнета Дорохова всего пять-шесть дней, но успел совершить нечто такое, что превратило команду «охотников» Дорохова в «шайку грязных головорезов» с «громким именем Лермонтовского отряда». Немного оправившись от ранения, Дорохов поспешил вернуться в отряд. Мишель воевать далее не пожелал и поехал в Крым, где находилась в это время его очередная пассия — Адель Оммер де Гелль, супруга французского консула в Одессе.

Бабушка Лермонтова, конечно, вновь неустанно хлопочет о прощении внука. Но теперь уже граф Бенкендорф не на её стороне, поэтому ни о каком прощении или облегчении наказания речи быть не может. Поняв это, бабушка, вновь ссылаясь на свой преклонный возраст и болезни, просит о предоставлении своему единственному внуку хотя бы отпуска. Однако, чтобы его получить тот должен, наконец, прибыть к месту своего назначения. И вот в последний день 1840 года выходит приказ:

«31 декабря 1840, г. Анапа.

Приказ по Тенгинскому пехотному полку за № 365:

Прибывшего в полк из командировки поручика Лермонтова предписываю исключить из командировочной ведомости, зачислить налицо.

За командира полка

Полковник Голубицкий-Лебединский».

Восемь месяцев опальный поручик Лермонтов добирался до места назначения! И всё это время он, конечно, исправно получал немалое офицерское жалованье в 250 рублей в месяц. Но и в Тенгинском полку Мишель задерживаться не стал, ведь он прибыл в него только для того, чтобы оформить отпуск. Отпраздновав с новыми сослуживцами свой приезд, он немедленно уезжает в Ставрополь, чтобы навести в штабе командующего войсками генерала Граббе справки о своём предполагаемом отпуске. Вот как описывает это Костенецкий, бывший в ту пору старшим адъютантом и заведующим первым, то есть строевым отделением штаба:

«Однажды входит ко мне в канцелярию штаба офицер в полной форме и рекомендуется поручиком Тенгинского пехотного полка Лермонтовым…

После этого он объяснил мне свою надобность, приведшую его в канцелярию штаба: ему хотелось знать, что сделано по запросу об нём военного министра. Я как-то и не помнил этой бумаги, велел писарю отыскать её, и когда писарь принёс мне бумагу, то я прочитал её Лермонтову. В бумаге этой к командующему войсками военный министр писал, что государь император, вследствие ходатайства бабки поручика Тенгинского полка Лермонтова (такой-то, не помню фамилии) об отпуске его в С.-Петербург для свидания с нею, приказал узнать о службе, поведении и образе жизни означенного офицера.

— Что же вы будете отвечать на это? — спросил меня Лермонтов.

По обыкновению в штабе, по некоторым бумагам, не требующим какой-либо особенной отписки, писаря сами