Жениться и обезвредить - Андрей Белянин

У ворот отделения о чём-то тихо переговаривались двое дежурных стрельцов. Заметив меня, парни мигом приняли отсутствующие выражения лиц, типа «а у нас ничего не случилось». Я устало вздохнул… Так, что на этот раз?

— Докладывайте!

Они уставились на меня с самыми честными мордами, изо всех сил выражая праведное недоумение.

— Слушайте, давайте без лицедейства, — внутренне напрягаясь, попросил я. — Итак, сегодня день тяжёлый, нервы не железные, срываюсь на всех подряд, ещё и вы тут… Не заводите, мужики, что у нас плохого? Пограничника не спасли?!

— Да бог с вами, Никита Иванович! В порядке он, бабушка ваша, что могла, зашептала, а ребята его на телеге к родне увезли. Есть у него тётка в городе, уж обиходит героя…

— Тогда что ещё? И не темните мне тут! Ну?!

— Сотрудник ваш младшенький умом повредился!

— Каким умом, господи, не смешите… Что у него там можно повредить?

— Про то не ведаем, — наперебой пустились объяснять еремеевцы. — А только он днём в Немецкую слободу бегал, зачем — непонятно, да час назад немцы нарочного прислали. Дескать, буйствует у нас ваш герр Лобофф! Ну Фома Силыч туда лично направился, вот тока-тока связанного и привезли…

— Фому? — непонятно с чего сглупил я.

— Да Митьку же!

— Ах Митьку-у… Ну ладно, если Митьку, то это в принципе не страшно. Он у нас большой оригинал со своими закидонами. Пьяный, наверное, был?

— Да вроде трезвый как стёклышко, — переглянулись стрельцы. А вот это уже не очень хорошо. И перед немцами как неудобно…

— Надеюсь, в отделении разум к нему вернулся?

— Нет! — даже заулыбались болтуны. — Как раз наоборот, он тут такое устроил…

— Стоял на голове, пел неприличные частушки, изображал в ролях, как дьяк с попадьёй целуются?

— Не-а, он, батюшка сыскной воевода, такое-э учудил… Саму царицу покусал!

— И не побрезговал… — на чистом автомате закончил я, опомнился и опрометью бросился в терем. Если и тут замешано Лихо, то подобный психоз может оказаться заразен…

Внутри меня встретил ставший уже привычным дурдом в отдельно взятом коллективе. Изображаю картину графическими средствами, то есть только белые и чёрные тона, без разноцветья и переходов.

Итак, излагаю поэскизно: на столе в горнице задом кверху лежит наша всеми любимая царица и скрежещет зубами. Юбка на ней задрана, обнажая хорошенькую ножку аж до колена, выше начинаются кружева розовых панталон. Моя невеста Олёнушка, едва сдерживаясь от того, чтобы не ржать в голос, пытается кое-как утешать подругу, поправляя ей локоны и что-то шепча. Кот Вася придерживает монаршую ножку, в то время как бабка, сидя у государыни на спине, пытается мазнуть чем-то из горшочка большущий красный след от Митиных зубов. Столь же красный Назим стоит рядышком у стола, держа на вытянутых руках тот самый горшочек, мазь из которого использует Яга. Приличия ради глаза домового были туго завязаны кухонным полотенцем с петухами. Мити в комнате не наблюдалось. На меня тоже не сразу обратили внимание — зачем им я, все и так заняты делом…

— А, Никитушка пришёл! Заходи, заходи, сокол ясный, вот глянь чего, полюбуйся… — радостно улыбнулась наша эксперт-криминалистка и осеклась. — Охти ж мне, ты на чтой-то уставился, дитё неразумное?! Али не видишь, как мы тут матушку государыню всем отделением от последствий злокачественных избавляем. А ну отвернися!

Я послушно отвернулся, но тут вмешалась Лидия Адольфина:

— О мой дорогой дрюг, участковий! Ви можете вернуться и посмотреть на мой страдания… Я вам всегда доферять, и вы ж мне всегда опрафдать мой поверие… доверие?! Я сама просить вас заглянуть… Что ви на это мне сказать?

— Мм… очень больно? — чисто из сострадания поинтересовался я, потому что на данный момент меня больше волновал сам Митя, чем жертва его покусания.

— О, найн! Обидно есть больше, чем больно…

— Но вы его, прошу прощения за бестактность, ничем не спровоцировали?

— Да тьфу на тебя три раза! — рявкнула бабка, профессионально увёртываясь от гневно дрогнувшей царицыной ножки. — Не лягайся ещё мне тут, ровно корова недоеная! А ты, умник прозорливый, не доставай бабу раненую глупыми подозрениями. Ясен пень, спровоцировала! Как же иначе-то?!

— Не понял?

— Любимый, твой напарник пришёл из Немецкой слободы сам не свой, — снизошла до внятных объяснений моя Олёнушка. — В ворота забежал на четвереньках, лаял по-собачьи, стрельцов веселил. Ну а государыня в это время из терема вышла грязную воду после посуды выплеснуть. Подол у неё был подоткнут, для удобства, нога почти до колена оголена. Слышим, крики со двора — выбежали, а поздно…

— Пристрелили хоть? — поинтересовался я.

Все, кто был в горнице, включая пострадвшую матушку царицу, вытаращились на меня с нездоровым испугом.

— Господь с тобой, Никитушка, — тихо перекрестилась Яга. — Ты уж совсем нас за аспидов держишь, что ли?!

— Нормальное дело, бешеных собак пристреливают в санитарно-гигиенических целях, — важно просветил я. — То есть Митю просто сунули в поруб. Ладно, пойду лично побеседую. Назим! Мозговая косточка есть для нашего арестанта?

Увы, мой изощрённый милицейский юмор никто особенно не расценил. Улыбнулась одна Олёна, и та неуверенно. Пришлось козырнуть, извиниться и выйти вон.

В то, что наш младший сотрудник действительно сошёл с ума, я не верил. Митю надо знать. Он скорее в трезвом уме и здравой памяти из финской мебели дров для сауны наломает, китайской лапши всему базару на уши развесит и клюквой в сахаре всей боярской думе бороды вымажет! Но чтоб так… без причины… на ровном месте взять и сбрендить?! О-о, это слишком на него непохоже. Когда больше года живёшь в сумасшедшем доме, начинаешь разбираться в психах…

У поруба сидел напряжённый Фёдор Заикин. Стрелец нервно выстругивал табельной саблей то ли птичку, то ли рыбку из мелкой деревяшки, и, судя по поджатым губам, парня недавно крепко обидели.

— Поруб охраняешь, молодец?

— Н-н-ника-ак не-э-эт! — резко привстал он. — Фому Си-и-лыча жду…

— А он где?

— В по-о-орубе.

— Зачем? — удивился я и, видимо, задел больную струну.

— В-вот и я ему: за-а-ачем?! А он мн-не: дескать, на-а-до! Я ему: ды-ык и я с ва-а-ми… А он мне: нет! Я ему: вы-ы ж ещё ба-альной, а он мне: са-а-ам больной! Я ему: зря вы та-а-ак, а он…

Всё ясно. Еремеев отказался взять Заикина с собой в поруб, типа «на допрос». Сам полез, а недавнего верного друга не взял. Парню обидно. Его понять можно — пока Фома был лишён речи, то отчаянно заикающийся стрелец служил ему старательным переводчиком. Пусть не везде умело, не всё в точку, пусть медленно и с дефектами речи, но тем не менее от души!

— Я поговорю с ним. — Мне пришлось сделать строгое лицо и похлопать Заикина по плечу. — А ты сбегай пока за ворота, найди мне иконописца Савву Новичкова. Знаешь его? Ну и отлично. Силой тащить не надо, просто попроси срочно зайти. Перестарался он там с картинками, пусть переделает, пореалистичней…