Третье откровение - Ральф Макинерни

— Как тебе нравится твоя берлога?

— Она напоминает дом Святой Марфы.

Два священника служили мессу в гостевом доме на импровизированном алтаре. Нат извинился за то, что не догадался попросить архитектора пристроить часовню. У Лоры возникли сложности. Естественно, она не могла причаститься, поскольку была «женой в багрянице»[65]и все такое. От этой мысли ей становилось не по себе, однако Джон не сказал ни слова. Быть может, он решил, что сестра причастилась у отца Кроу. Сама Лора могла думать только о Рее; она с трудом верила, что брат ничего не замечает. Джон был так восхитительно наивен, что наворачивались слезы. А после того как Рей упомянул о браке, стало только хуже. Лора даже обрадовалась, когда Джон спросил об их взаимоотношениях.

— Рей предложил мне выйти за него замуж.

— И?

— Джон, а ты что думаешь?

— Это имеет значение?

Лора посмотрела на брата.

— Рей тебе не нравится?

В «Эмпедокле» их ждала Зельда Льюис. Лора пришла в восторг. Рей мечтал свести Зельду с Натом.

— Она как раз то, что ему нужно, — вдова-хищница.

— Рей, Зельда очень милая женщина.

Быть может, если будем постоянно повторять, она и сама в это поверит.

— Я уезжала на несколько дней, — объявила Зельда, глядя на священника.

— Это мой брат Джон.

— Рада с вами познакомиться, святой отец, — величественно промолвила Зельда, протягивая руку.

Джон взял ее и перевернул ладонью вверх, словно собираясь гадать.

— И где же вы пропадали? — спросила Лора.

— На Корфу!

— На Корфу?

— Это остров недалеко от итальянского побережья. Райское местечко. Вы там бывали? — спросила она у Джона.

— Я провел на Корфу несколько часов по пути в Грецию. А почему именно Корфу?

— О, туда меня увлек сиюминутный порыв.

Лицо Зельды расплылось в широкой, заговорщической улыбке.

— А потом в Рим. — Она вскинула подбородок. — Мы поженились в Риме.

— Поженились!

Лора стиснула Зельду в объятиях. О, как же замечательно, что планы Рея улетучились, словно дым! Подхватив одной рукой Зельду, другой брата, Лора повела их пить кофе, и там новоиспеченная жена рассказала про Габриэла Фауста.

— Значит, вы поженились в Риме и отправились в свадебное путешествие на Корфу.

Зельда кивнула.

— Мы венчались в церкви Санта-Сусанна.

— А, это американская церковь, — заметил Джон.

— Вот как? Там все так быстро устроили.

— Но расскажите нам про Габриэля Фауста, — настаивала Лора.

— Мы знакомы уже много лет. В каком-то смысле все произошло довольно внезапно, но теперь я понимаю, что началось это уже давно. Габриэль — искусствовед. Он составлял каталог моей коллекции.

— Искусствовед.

— Имя себе он сделал на искусстве эпохи Возрождения. Итальянского Возрождения.

Лора лихорадочно соображала.

— А что такое искусствоведение? Он преподает?

— Раньше преподавал. Но вот уже много лет он независимый консультант.

— Ни к чему не привязан?

— Ну, теперь привязан, — усмехнулась Зельда.

— Да, конечно.

В коридоре послышались голоса, и вошли Нат, отец Кроу и Рей. При виде Зельды Нат с трудом скрыл раздражение.

— Смотрите, кто к нам пришел, — торжественно объявила Лора. — Миссис Фауст!

— Миссис Фауст.

Выражение лица Ната переменилось, но он все равно шагнул вперед с опаской.

— Я подумала, вы не застали меня на мессе и принялись гадать, в чем дело, — сказала Зельда. — И решила, что должна все объяснить. Я сбежала и вышла замуж.

Нат мог бы и получше скрыть свое радостное облегчение.

— Габриэль Фауст — искусствовед, — многозначительно заметила Лора.

Вскоре, когда удалось ускользнуть к себе в кабинет, она нашла страничку Габриэля Фауста в Интернете. Рекомендации ее впечатлили. Правда, на фотографии лицо какое-то задумчивое, но что в этом плохого? Искусствовед. И теперь он будет жить по соседству.

В туалете Лора наткнулась на Хизер Адамс.

— Ты уже вернулась, — улыбнулась Хизер.

— Хизер, я хочу тебя кое с кем познакомить. С двумя священниками. — Она подхватила коллегу под руку. — Один из них — мой брат Джон.

Сколько себя помнил, Жан Жак Трепанье хотел стать священником, однако ему шел уже тридцать шестой год, когда его наконец рукоположили. Любой другой на его месте отчаялся бы, однако трудности лишь упрочили решимость Джея. Порой казалось, что на пути сплошные препятствия. Правда, рядом всегда была мать, поддерживающая его мечту.

Он установил у себя в комнате алтарь, а мать сшила облачение священника, старомодное, единственное, какое она помнила. Стихарь, пояс, омофор, епитрахиль и манипула и похожая на контрабас риза с великолепным вышитым крестом. Мать разрешала ему брать из гостиной графинчики для масла и уксуса, которыми все равно никто не пользовался. Вместо потира у него была золоченая чаша, а вместо дискоса — бронзовое блюдце под цветочный горшок. Первым алтарным требником был требник его покойного отца, с колодой заупокойных карточек между страницами — души усопших, за которых отец всегда молился во время мессы. Когда мать вручала книгу Джею со всей торжественностью литургического обряда, к ним добавилась картонка с именем отца.

— Чувствую себя так, словно уже выполнила свой долг, — с гордостью говорила мать, в очередной раз исполнив роль прихожан.

Ей даже нравились проповеди сына. Его излюбленной темой была Дева Мария; вскоре женщина объяснила, что посвятила Джея Богоматери еще до того, как он появился на свет. Но если дома юноша получал всемерную поддержку, в приходской школе ему не было никаких поблажек.

К этому времени лишь половина учителей ходили в монахинях, и распознать, кто есть кто, можно было, только заглянув в журнал. По крайней мере, монахини одевались лучше мирянок, но, с другой стороны, многим из них вскоре предстояло самим стать мирянками. В третьем классе Джей впервые упомянул о своем желании стать священником. Сестра Мадлина нахмурилась.

— Теперь все мы священники.

Конечно, Джей ее не понял. Тогда не понял. Гораздо позже он узнал о мирском духовенстве, с появлением которого духовенство обычное якобы становилось излишеством. В любом случае Джей привык советоваться с сестрой Мадлиной, хотя та, похоже, поделилась его откровениями со всеми остальными учительницами из числа монахинь, потому что те вдруг стали обращать на него особое внимание. Толстая, рыхлая сестра Глория прижимала его к груди и ерошила ему волосы.