Французские уроки. Путешествие с ножом, вилкой и штопором - Питер Мейл

Я посмотрел через стол на Садлера – тот пристально изучал бутылку «Эшезо» 1993 года. Мы с ним не раз рассуждали о том, как сильно отличаются настоящие французы, среди которых мы живем и которых хорошо знаем, от представления, сложившегося о них за границей. В подобный вечер эта разница становится еще очевиднее. Где тут, скажите на милость, так называемый типичный француз, надменный и неулыбчивый, с вечным комплексом собственного превосходства? Ни одного такого вы не нашли бы среди собравшейся здесь дружелюбной, веселой, непринужденной и, надо признать, довольно пьяной толпы. Я пил «Эшезо» и с умилением взирал на этих чудесных людей, живущих в такой чудесной стране и пьющих чудесное вино.

Окончательно растрогавшись, я собрался было предложить тост за La Belle France[108], за ее изумительный народ и великолепную архитектуру, за богатую культуру, за увлекательную историю и за дивную природу. Вероятно, такая попытка закончилась бы полным провалом, поскольку я и в трезвом виде не слишком твердо говорю по-французски, но, к счастью, Садлер перехватил инициативу и тем спас меня от позора.

Он поднял бокал, и я уже приготовился выслушать какую-нибудь подходящую к случаю цитату из Мольера, Вольтера или Пруста, но на этот раз Садлер ограничился совсем коротким тостом.

– За тех, кто сплевывает, – провозгласил он. – Бедняги!

Наукой давно установлено: чем лучше напитки, выпитые вечером, тем бодрее вы чувствуете себя на следующий день. Утром в понедельник мы лишний раз убедились в верности этого утверждения, что пришлось очень кстати, поскольку впереди нас ждало самое главное событие этих трех дней – шестьдесят восьмой Paulée de Meursault, ланч, на который собираются самые знаменитые виноделы Бургундии и их гости. Традиция начиналась с обычного местного праздника в честь окончания vendange[109], настолько скромного, что все приглашенные умещались в деревенском клубе. Но бургундцы – люди гостеприимные, и с каждым годом список приглашенных все увеличивался и увеличивался. В конце концов ланч пришлось перенести в великолепный замок шестнадцатого века, Шато де Мерсо. В этом году за столы должно было усесться шестьсот человек, и – как указывалось в приглашении – каждому полагалось принести с собой вино.

У входа в шато выстроились лучшие образцы бургундской породы – полдюжины местных жандармов. Один из них показал нам, где запарковать машину. «И постарайтесь потом не забыть, где вы ее оставили», – добавил он, оценив количество бутылок на заднем сиденье. Мы поспешили успокоить его: после ланча нас должны были забрать жены. Жандарм отдал честь и пожелал нам bon appétit.

На виноградниках Шато де Мерсо, занимающих территорию более ста акров, производится семь наименований вин класса Гран Крю. В погребах замка постоянно хранится от четырехсот до пятисот тысяч бутылок, а кроме того, многие гости – виноделы, судя по их обветренным, загорелым лицам и мускулистым рукам, – несли с собой не одну и даже не несколько бутылок, а целые ящики. Нехватка вина нам сегодня явно не грозила. Вместе с толпой других приглашенных мы прошли в обеденный зал, напоминающий громадный винный погреб, поскольку вдоль стен здесь стояли бочки, такие огромные, что при желании в них можно было искупаться. С потолка на длинных шнурах свисали таблички с названиями виноградников, при одном только взгляде на которые у знатоков сладко сжимается сердце: Ле Перьер, Ле Шарм, Ля Пьес су ле Буа, Ле Женеврьер, Ля Гут д’Ор. Шум в зале стоял невероятный. Эти люди, привыкшие переговариваться на открытых полях и перекрикивать рев тракторов, иногда забывали убавить громкость, оказываясь в помещении. Но даже громкие голоса не могли заглушить любимую музыку бургундцев: непрерывный звон бокалов и хлопанье извлекаемых из бутылок пробок.

Мы отыскали свои места и ознакомились с меню. Нас предупреждали, что оно будет нарочито скромным: так ест человек, весь день отработавший на винограднике. Но судите сами – ланч открывался террином из морского черта в желе буйабес, за ним следовала жареная камбала с раковыми клецками; потом ножка дикой утки, тушенная в сухом вине, с фаршированной капустой на гарнир; затем оленина с красной смородиной и айвой; вслед за олениной – сыры, а за сырами – десерты. И разумеется, вина.

Рука, держащая бутылку, появилась у меня над плечом, и вкрадчивый голос произнес: «„Батар-Монраше“ восемьдесят девятого года». По залу уже начали расхаживать виноделы, предлагающие всем отведать своего детища, а у меня проснулась совесть, и я подумал, что, когда со всех сторон в изобилии льется такое вино, я должен, по крайней мере, делать какие-то заметки. Первое вино оказалось превосходным – мягким, сухим, с выраженным цветочным ароматом, – и у меня не поднялась рука выплеснуть его в заботливо предоставленное ведерко, сделав всего один маленький глоточек. Разумеется, я совершал ошибку, но это выяснится позже, а пока ланч только начинался.

В перерывах между блюдами наши старые знакомцы «Les Joyeux Bourguignons» исполняли музыкальные номера, причем удивительно чисто для музыкантов, которые накануне пели и пили в течение нескольких часов. Виноделы продолжали циркулировать между столиками, и, если верить моим записям, за одну перемену блюд нам удавалось попробовать от восьми до десяти вин. Это было долгое, трудоемкое, но очень приятное занятие, и, хотя ланч продолжался уже два часа, мы не добрались еще даже до оленины. Когда вместо белых вин на столах появились красные, я решил, что пришло время подвести промежуточные итоги.

На пятнистых, измятых листочках, покрытых все менее разборчивыми каракулями, значится, что всего в тот день мы попробовали двадцать семь белых вин. Некоторые названия жирно подчеркнуты, другие помечены восклицательными знаками или звездочками, но никакого связного рассказа из этих заметок не получилось бы. Я точно помню только то, что мы с Садлером не забраковали ни одного белого вина.

Красные я даже не пытался записывать, хоть и видел, как сидящий неподалеку chevalier, демонстрируя нечеловеческий профессионализм, продолжает непрерывно что-то строчить. Как выяснилось позже, он побил мировой рекорд, записав пятьдесят девять вин, хотя под конец ему никак не удавалось прицелиться и он писал уже на скатерти.

В половине седьмого подали кофе, и, бессильно откинувшись на спинки стульев, мы огляделись. Еще никогда я не видел столько початых бутылок в одном помещении. На столах оставалось целое состояние, и я подумывал, не попросить ли официанта завернуть мне с собой остатки. Один из виноделов протянул нам бутылку «Кортона» 1991 года и пригласил на дегустацию в свой cave сегодня же вечером. Кажется, он не шутил.

Все последующее я помню довольно смутно, но, похоже, мы с Садлером долго спорили о том, что делать на следующее утро: бежать в аптеку за аспирином или попробовать лечиться шампанским. Наконец вместе с толпой остальных гостей мы вышли на улицу и, жадно вдыхая холодный ноябрьский воздух, случайно подслушали диалог между жандармом и джентльменом, жалующимся, что не может найти свою машину. Учитывая состояние джентльмена, я подумал было, что он неправильно выбрал объект для жалоб, но жандарм, казалось, нисколько не возражал против намерения джентльмена сесть за руль.