Ариэль - Харри Нюкянен

Приговор этот, однако, не окончательный. У человека есть десять дней, чтобы обдумать свои поступки и вымолить прощение у Бога. В эти десять дней человек должен со всеми помириться, заплатить по долгам и покаяться перед теми, кому он причинил зло. Только после этого он может надеяться на прощение и милость Бога.

В эти десять дней покаяния в синагогу приходило значительно больше народу, чем обычно. Сейчас здесь было не протолкнуться.

Кафки сидели впереди справа, если смотреть со стороны бимы.[23]Помимо меня род Кафок был представлен братом Эли и его сыном Лео. Эли сидел, так сильно ссутулившись, что казался карликом меж высоких стульев. Его кипа почти касалась спинки впереди стоящей скамьи. Брат всем своим видом демонстрировал исключительную набожность. Он искоса взглянул на меня, но ничего не сказал.

Места справа от нас предназначались для Оксбаумов, а слева сидели Вейнтраубы. Капланы разместились, если смотреть от нас, за Вейнтраубами. Их семейство было представлено лишь Саломоном Капланом, отцом Дана.

По окончании богослужения я задержался, чтобы поболтаться у выхода из синагоги. Ко мне подошел брат Эли, вид у него был рассерженный.

— Ты что тут делаешь? Только не ври, что пришел помолиться.

— Разумеется, помолиться. Мне нужно за многое попросить прощения.

Брат направо и налево здоровался с проходящими мимо нас. Было видно, что он уважаемый и важный человек в общине, это не было для меня секретом. Удивляло то, как быстро все поменялось. Еще несколько лет назад он, по крайней мере выпив, потешался над «суматошным старичьем» из нашей общины. Теперь он, похоже, был их опорой.

— Хочу переговорить с тобой чуть позже, — сказал я ему.

Эли наморщил лоб. Тон у меня был слишком командный, если принять во внимание, что брат все-таки старше. Он не ответил, просто двинулся дальше.

Следующей поговорить со мной остановилась моя бывшая учительница английского, уже вышедшая на пенсию, а вскоре к нам присоединился и преподаватель богословия. Когда они ушли, ко мне подошел тренер из секции настольного тенниса «Маккаби», который напомнил, что я приглашен на серию матчей ветеранов клуба.

Само название «ветеранские игры» мне настолько не понравилось, что я тут же выбросил эту идею из головы.

Во время учебы в лицее я вошел в историю секции настольного тенниса как самый одаренный игрок и даже попал в резерв сборной страны. Но когда на горизонте появилась Кармела Мейер с бюстгальтером четвертого размера, мои юношеские руки нашли себе более достойное применение.

Снова я начал заниматься пинг-понгом уже в полицейском училище и сразу вошел в число лучших игроков среди полицейских. Хоть в чем-то превзошел своего старшего брата.

Я забыл о пинг-понге, когда увидел выходящего из зала седого бородатого мужчину с черной тростью, украшенной серебряной ручкой. Я встал так, чтобы он был вынужден практически налететь на меня.

Обернувшись, я изобразил удивление:

— Господин Каплан! Сколько лет, сколько зим.

Каплан плохо видел без очков, но, подойдя поближе, узнал меня:

— Ари! Ты?

— Я, господин Каплан.

— Ты стал очень знаменит. Я горжусь тобой.

Мне всегда нравился Саломон Каплан. Я часто бывал у них в гостях, и всегда меня принимали как родного сына. Если было время обеда или ужина, меня усаживали за стол, если пили чай, то наливали чашку и мне. Я был застенчивым ребенком, но Саломон Каплан и его жена Этель умели сломить мою оборону.

Саломон Каплан был портным, а Этель вела домашнее хозяйство. Она умерла пару лет назад. Это стало тяжелым ударом для Саломона, поскольку его брак с Этель был историей настоящей крепкой любви. Я никогда не слышал, чтобы они ссорились.

Я часто завидовал Дану, но самую сильную зависть вызывали у меня его родители и та любовь, которую они дарили своим детям.

— Несколько раз мелькнуть на экране телевизора — это еще не слава, — скромно сказал я.

— Я о тебе и в газетах читал.

— Это следствие профессии.

Каплан посмотрел на меня чуть укоризненно, самую малость:

— Ари, ты очень редко бываешь у нас в общине.

— Постараюсь исправиться.

— Это правда, тут нас, старых хрычей, может, и многовато, — улыбнулся Саломон.

Я подумал, что самое время перейти к делу.

— Вы ездите в Израиль повидаться с Даном?

— Нет, сил уже нет на эти долгие перелеты. Они, конечно же, очень звали меня переехать туда, но там уж больно суетно и шумно. Все слишком много говорят.

Мне стало смешно. Саломон напомнил мне дядю Дэнниса.

— Дан тоже стал болтлив?

— Нет, сам Дан нисколько, но его жена болтает как заведенная.

— Как у Дана дела, он по-прежнему служит в армии? Я ничего не слышал о нем уже много лет.

— Жалко, вы так дружили… В армии? Нет, сейчас вроде не в армии. Я не очень хорошо знаю, чем он занимается, но у них все хорошо. Прекрасный дом и новый автомобиль. Сын не рассказывает о своей работе, ничего не говорит.

— Он приезжал в Финляндию с семьей?

Добрые глаза Саломона Каплана были удивительно ясны и прозрачны для человека его возраста.

Он слегка прищурился:

— Я приглашал, но он не соблаговолил приехать.

— Я вроде слышал от кого-то, что Дан бывает в Финляндии.

— Ну уж я-то, отец, знал бы, если бы он приехал. Кто такое сказал?

— Да кто-то вроде вскользь упоминал. Было бы здорово снова повидаться с Даном через столько лет.

Каплан посмотрел куда-то мимо меня. На мгновение мне показалось, что сейчас он сообщит что-то важное. Затем он печально сказал:

— Иногда, когда я сижу на кухне и смотрю в окно во двор, мне кажется, что вижу вас, играющих там, и Этель, которая готовит еду к шабату… Этель очень тебя любила…

Я знал это. И то, что ее сын, Дан, боготворил Этель. Дан был мечтой любой матери и любой тещи. Веселый, умный, спортивный и красивый.

Мы познакомились в первом классе. Капланы переехали в Хельсинки из Турку, и Дан начал ходить в еврейскую школу в середине учебного года. Я помню, как Этель привела его в первый раз. Шел дождь, и мы пускали кораблики из пробок от винных бутылок в желобе для стока воды, пересекавшем двор. Дан подошел посмотреть, как мы играем. Казалось, он немного старше. Выяснилось, что мы живем в соседних домах. Мы вместе вернулись из школы домой и с тех пор оставались лучшими друзьями до его отъезда в Израиль.

Саломон Каплан поднял свою палку и направился к двери, слегка подволакивая правую ногу.