Молодость без страховки - Анна Богданова

– Зачем же вы ей тогда даёте? – удивилась Аврора.

– А вот такой я человек! Никому не могу отказать! – с гордостью гаркнула Мария Ивановна и смачно высморкалась. – И потом, она обещала нашему Ибновичу за меня словечко замолвить!

– Какое словечко?

– Такое! Чтоб меня в завхозы произвели! Сколько я могу у них тут в уборщицах ходить?! Уж, поди, семь лет им тут ковры пылесосю... шу... У-у-у!..

– Ну успокойтесь, Мария Ивановна, не стоит так убиваться, – пыталась утешить её Аврора.

– Ага! Не стоит! Мобыть, я давно хочу завхозом тут работать! Мобыть, я с тем прицелом сюда и уборщицей пришла-а-а-а! – заливалась она, оглядываясь на блондинку, пронесшуюся смерчем по коридору и пытавшуюся при этом остаться незамеченной. Следом за незнакомкой шёл своей вальяжной походкой Рамиз Рустам Оглы – референт по вопросам животноводства, – тот самый жгучий брюнет лет тридцати с поразительно легкомысленным выражением лица. Шёл, заливисто напевая:

– Пой, ласточка, пой! Дай сердцу покой! Песню свою о блаженстве любви ты по-о-овтори! – застёгивая и расстёгивая в такт мелодии ширинку брюк, выводил он. – Ой! Марь Ванна! Как всегда, в слезах! Страдалица вы наша! – захохотал он, оставив бегунок «молнии» у её основания, и закричал жизнерадостно: – Наша Маша горько плачет! Потеряла Маша мячик!

– Ой! Рамиз Оглы, лучше б занялись вы работой! Да! Лучше б годовые удои пересчитали, а то у вас всё вечно не сходится! – в сердцах воскликнула уборщица.

– Хорошая вы женщина, Марь Иванна... – льстиво проговорил Рамиз Оглы, изображая в воздухе формы чрезмерно пышной, фигуристой женщины. – Основание у вас... Я бы сказал... Добротное... Хотя нет, не добротное, а, скорее, монументальное! Но вот что-то всё-таки в вас, наидражайшая моя, не так, ой, не так! – воскликнул он, хитро подмигивая новой сотруднице. – А что, Аврора Владимировна! Не сходить ли нам сегодня в ресторан? Ну хотя бы в обеденный перерыв? Как вы на это смотрите?! – игриво предложил Рустам Оглы.

– И никуда она с вами не пойдёт! – слишком уж азартно, можно сказать, с пеною у рта заявила Артухова, загородив от него Аврору своей роскошной грудью.

– А вы, Марь Ванна, не вмешивайтесь! Я не вас приглашаю, – промурлыкал Рамиз, и лицо его вдруг из предельно легкомысленного превратилось в глупое-глупое, можно даже сказать – с придурью.

– Нет, спасибо, но сегодня я никак не смогу составить вам компанию, – дипломатично ответила наша героиня.

– Тогда завтра, – утвердительно сказал Рустам Оглы и пошёл вниз по лестнице на первый этаж, напевая свою любимую песню и вжикая замком «молнии» на ширинке – вверх-вниз, вверх-вниз.

– Охальник! – эмоционально зашептала Артухова Авроре на ухо. – Каждый день разных баб приводит! А то и по две на дню! И как только они соглашаются? – с видом праведницы вопросила она, включив пылесос.

В тот знаменательный день, когда Эмин Ибн Хосе Заде наконец открыл своё сердце любимой, эта самая «любимая» вместо того, чтобы заниматься своей непосредственной работой – а именно инспектированием и контролем подготовленных для неё бумаг с отчётами референтов для заместителя постпреда и Роджаба Кали Маглы, ломала голову, как бы незаметно для коллектива избавиться от ненавистной коробки с фруктами и книгами, которая, прими она её, – обязывала бы Аврору ко многому. Очень ко многому. Так думала Метёлкина, и ничто не могло изменить её убеждения. Поэтому весь день она только и делала, что под самыми разнообразными предлогами (говоря Вере Фёдоровне, что принесла Ибн Заде то папки с реестрами, то отчёты) приволакивала презент в кабинет пылкого возлюбленного своего – а тот, в свою очередь, прикрываясь тем, что реестры и отчёты нуждаются в доработке, тащил коробку обратно к Авроре.

На следующий день о чувствах Эмина Ибн Хосе Заде к новенькой сотруднице знало всё посольство, знал даже Тузик – беспородный пёс, который прикармливался в столовой.

Как бывает в подобных жизненных ситуациях – один лишь Эмин не подозревал, что о его сердечной склонности знают все окружающие без исключения.

А на следующий день нашей героине открылся истинный возраст заместителя посла.

Мамиз Али Шах – референт по сельскому хозяйству, хохотунчик с иссиня-чёрными усами, напоминающими триумфальную арку, кабинет которого находился прямо напротив Аврориного, краснея и хихикая, пригласил её «на чай». Вот уже в течение трёх недель он, смущаясь, как скромный корейский юноша, звал новую сотрудницу попить крепкого тонизирующего напитка. Стоило только Мамизу увидеть девушку, он сразу же тайно влюбился в неё. Вернее, это он для себя так решил – мол, о моём чувстве к прекрасной Авроре никто и никогда не узнает. Однако Авроре в своей любви (в отличие от своего шефа) Али Шах признался в её первый рабочий день. Он, заикаясь и смеясь до колик, что говорило о крайней степени его волнения, проговорил:

– Аврора! Т-т-ты т-т-а-акой красивый девущк! П-п-прост неземной какой-то, да? Я как на т-т-т-ебя п-п-посмотрель, сразу влюбильсь, э?! – после чего они оба захохотали, как сумасшедшие, и с того момента между Али Шахом и Авророй завязалась крепкая чистая дружба. Настоящая дружба, вопреки расхожему мнению, что дружбы между мужчиной и женщиной быть не может.

Уж кому-кому, а Мамизу Аврора могла задать терзающий её со вчерашнего дня вопрос:

– Мамизик! Скажи, сколько лет заместителю посла?

– Ибн Заде в этом году испольнилёсь шестьдесят пять, да?! Юбилей биль! Такой роскощный дня рождения биль! Все гуляль, все веселилься! Вино рекой лилься! Как это у вас говорят? – по усу текло, а в рот не попаль! Хи, хи, хи, хи! В ресторане целий заль сняль, Лидия Сергевн биль, дети биль!

– Кто такая Лидия Сергеевна?

– Её жена, Эмин Ибн Хосе Заде, – растолковал Али Шах. – И Зухраб Фазиливич её поздравляль, и сам Фазиль пель, как соловей, да, на его юбилей! – Мамиз ещё долго рассказывал о пышном банкете в честь дня рождения Эмина Хосе, но Аврора уж более не слушала его – в её голове крутилась одна-единственная навязчивая мысль: «Он не в отцы – он в дедушки мне годится! Какой кошмар!»

От этого нового знания героиня наша пришла в тихий ужас.

* * *

Долго тянулись первые полтора года службы Авроры в посольстве. Нетвёрдым её положение было и дома: Геня едва ли не каждый день грозился переехать жить под родную крышу. Не всё у него ладилось с Ириной Стекловой – слишком уж ветреной, по словам Кошелева, оказалась мать его ребёнка. Больно уж любила она повеселиться – обожала застолья, банкеты, гулянки, а главное (что больше всего приводило Геню в бешенство) – неравнодушна она была к мужчинам, самым разнообразным – низеньким, толстеньким, лысеньким, тощеньким – любым.

– Приду я скоро, маманя! – частенько говаривал Кошелев, забегая домой.

– А что же, и приходи! И приходи! – радовалась маманя.

– Вернуться-то я, мамань, конечно, вернусь... Только, боюсь, тесновато нам тут всем будет, – Геня не просто намекал, что сестра с племянницей в их с Зинаидой Матвеевной квартире лишние. Нередко он говорил это открыто, спрашивая, когда же Аврора наконец получит свою долгожданную квартиру, и получит ли вообще.