Возвратный тоталитаризм. Том 1 - Лев Гудков

N = 1600.

Рис. 14.1.1. Динамика индексов социальных (ИСН) и потребительских (ИПН) настроений

Рис. 14.1.2. Индекс социальных настроений: детализация

Рис. 14.1. Индекс социальных настроений (ИСН) и его составляющие

Рейтинг одобрения или доверия Путину достигал всякий раз максимума в моменты военно-политического реванша, милитаристских и шовинистических кампаний (1999, 2004, 2008, 2014 год). Он снизился к концу 2013 года до абсолютного минимума в 60–63 % на фоне массовых антипутинских демонстраций протеста, но после аннексии Крыма вновь поднялся до максимума (87 %) и на протяжении почти 4 лет не опускался ниже 80 % одобрения и поддержки[76]. Раздражение и недовольство канализируются на другие уровни и ветви власти; действует старый механизм перераспределения политической ответственности («добрый царь и худые бояре») – перенос ответственности за положение внутри страны с национального лидера, воплощающего в своем статусе символические ценности величия и мощи «Российской державы», на премьера, правительство, на Думу и депутатский корпус, губернаторов, некую «бюрократию» и т. п.

В июне 2018 года эффект электоральной накачки, пропаганды и административного давления на избирателей перед мартовскими выборами закончился. Беспокойство, вызванное заявлением руководства страны о начале пенсионной реформы, крайне негативно воспринимаемой большинством населения, а также рост цен на бензин, перспектива увеличения налогов стали причиной снижения всех социальных показателей. Рейтинг Путина за 3 месяца упал с 79 до 64 % (рис. 15.1–16.1), отношение к Медведеву, правительству и Госдуме еще раньше стало выражено негативным.

Материальные проблемы, как бы важны они ни были, не определяют сами по себе динамику массовых настроений. Оценки удовлетворенности жизнью опосредуются структурой групповой идентичности,*[77]то есть проходят через призму представлений респондента о его социальном положении в сравнении с положением окружающих людей, значимых для него – его партнеров, коллег, соседей, родственников, а значит, характером и уровнем соотносимых с этим запросов, его ожиданиями от ближайшего и отдаленного будущего, иллюзиями и опытом разочарования, сознанием справедливости / несправедливости существующего порядка, групповыми предрассудками и пр.

N = 1600.

Рис. 15.1. Одобрение деятельности Владимира Путина

N = 1600.

Рис. 16.1. Одобрение деятельности Правительства РФ

C 2002 по март 2008 года N = 2100; с апреля 2008 по август 2019 года N = 1500.

Рис. 17.1. Как вы считаете, сможет ли нынешнее правительство России в течение ближайшего года улучшить положение в стране?

Рис. 18.1. Одобрение премьер-министра Д. Медведева*

Рис. 19.1. Одобрение деятельности Государственной думы

Двойственность структуры самоопределений. Основной тон массовых настроений в 2017 году, как и в предыдущие годы, описывается формулой пассивной, снижающей адаптации: «Жить трудно, но можно терпеть» (рис. 22.1). Такие ответы постоянно дают 55–60 % респондентов (исключение – 1998 год, когда доля ответов «терпеть такое положение вещей уже невозможно» подскочила до 60 %). Доля мнений «все не так плохо и жить можно» после 2009 года стабильно держится на уровне 26–27 %, лишь на пике крымской эйфории она поднялась до 35 %[78].

Обращаясь к динамике разных компонентов ИСН (рис. 15.1), мы видим периодически наступающий разрыв между одобрением действий власти и низкими (то есть негативными) ожиданиями ближайшего будущего (материального положения своей семьи и экономического положения страны в целом), причем это расхождение достигает своего максимума именно в фазах массовой националистической эйфории 2008–2009 и 2014–2015 годов (особенно в последнем случае).

Такие расхождения в структуре массовых оценок респондентами своей жизни означают, что мы имеем дело с двойной системой координат или двойной рамкой восприятия положения вещей (frame of reference): один план – это общие оценки и перспективы страны, они заданы безальтернативностью государственно-патерналистских установок, символической значимостью деклараций («Россия встает с колен», «мы возрождаемся в качестве великой державы») и верой в постоянные заверения властей в том, что все будет хорошо (в обещания повысить уровень жизни в полтора раза, создать 25 млн рабочих мест в инновационной экономике, увеличить продолжительность жизни в результате «майских указов» президента). Это не просто казенный оппортунизм, вера в лучшее будущее задана гораздо более глубокими слоями советской социалистической культуры и инерцией институтов массовой социализации. Другой план социальных определений ситуации обусловлен практическими интересами частного существования, трезвыми, лишенными иллюзий представлениями, касающимися конкретных текущих дел и забот обыденной жизни. Исходя из них, люди вынуждены считаться только с теми ресурсами, которыми они располагают сегодня, а не с теми возможностями и благами, которые им посулили власти. В перспективе, заданной интересами повседневности, отношение к власти становится сугубо реалистичным, без иллюзий, а потому преимущественно негативным. Оно обусловлено и структурировано давним опытом взаимодействия поколений советских людей с советским же государством, частным бюрократическим произволом, сознанием, что коррумпированное начальство непременно тебя обманет, что государство живет отдельно от людей, выжимая из них все, что может[79].