Я вернусь в твою жизнь - Маша Малиновская

ничего не есть. И пиццу ей уже с колбасой подавай, и мороженое с клубничным топпингом.

Семён жмёт на кнопку на пульте, запуская заставку, а я присаживаюсь к ним, рядом с Настей. Дочь смотрит молча, но лишь до того момента, как расправляется с куском пиццы. А потом начинает комментировать всё, рассказывать, что произойдёт. Оно и понятно, она смотрит мультфильм этот, чтобы не соврать, так уже раз двухсотый.

— Эй, давай без спойлеров! — возмущается Семён, поднимая брови, а мне хочется хихикнуть с того, как смешно смотрится зелёное пятно возле его глаза. Хотя, у меня, наверное, и самой смешно выглядит подобный раскрас.

К концу полнометражки мы доедаем пиццу и приступаем к мороженому, потом Настя просит включить “Короля льва”, потом его вторую часть. Уже к середине меня начинает клонить в сон. Последнее, что я помню, как Киара и Кову поют песню о любви.

Просыпаюсь я от того, что Настя вздрагивает и что-то бормочет во сне. Приподнимаю голову и щурюсь от яркого света от экрана телевизора. Понимаю, что не просто придремала, а сделала это, уложив голову Семёну на плечо. Настя же спит между нами, умостив голову на моих коленях, на ножки — на Семёна, который себе преспокойно сидит и смотрит футбол.

— Она болтает во сне, как и ты, — усмехается он, повернув ко мне лицо.

— Я болтала во сне? — смущённо поправляю волосы, чувствуя, как от них пахнет Семёном, его туалетной водой.

— Не сегодня.

С языка едва не срывается “а когда?”, но я торможу, потому что знаю ответ — когда я ночевала у него после нашего секса ещё тогда, шесть лет назад.

— Настю надо переложить, — ухожу от темы и стараюсь перестать думать о том, что только что спала почти в обнимку с ним.

— Сейчас отнесу её, — выключает звук на телевизоре. — Ты пока постель расстели.

— Хорошо.

Я ухожу в детскую, расправляю постель Насте, взбиваю её подушку и включаю ночник. Семён заносит её на руках и бережно опускает в постель. Я уже убедилась, насколько сильно она ему дорога, но каждый раз в подобном случае, наблюдая, у меня в груди становится тесно от тепла.

Он хороший отец. Хороший. Лучший. И моя девочка заслуживает такого. Как и он её.

А мне остаётся лишь благодарить судьбу за то, что всё так сложилось, что он узнал о ней. Сама бы я, к своему собственному стыду и сожалению, понимаю, что не решилась бы рассказать.

— Прости, Адамовна, — говорит Семён, когда мы выходим из спальни, тихо прикрыв дверь. — Но без куска твоей офигенной пиццы я не уйду. Это ты там фигуру блюдёшь, а я пожрать люблю. Даже ночью. Ночью оно ещё кайфовее.

— Кайфовее ему, — качаю головой, а сама иду к холодильнику. — Кубики не заплывут?

— Ну пока не заплыли, — пожимает плечами и вдруг задирает футболку. — Хочешь пощупать? — подмигивает. — Такие же твёрдые.

Семён был бы не Семён, если бы не выкинул что-то подобное. Когда я увидела его тогда в самолёте, а потом наблюдала на переговорах с Кортесом в Питере, да и потом, когда приехал вместе с нами в Москву и разговаривал с врачом, тогда мне показалось, что он вырос, эмоционально повзрослел. И сильно.

Но… мне показалось. И за эти месяцы я в этом убедилась. Нет, он, конечно, стал старше, но остался собой. Самоуверенный, самовлюблённый, вредный засранец.

И сексуальный… Только для меня эта дверь закрыта навсегда, да. Он просто классный отец моей дочери. Не хочу смотреть глубже, знаю, что там меня ждёт боль. А я не хочу снова и снова её испытывать.

— Это там у тебя вино? — кивает на холодильник, пока вытаскиваю блюдо с остатками пиццы. — Я и так как приличный запихивался пиццой всухую. Примерный папочка. Теперь я хочу накатить. Доставай бутылку.

И простой как пять копеек, да. Однозначно, Семён — это Семён.

Ставлю на стол бутылку и два бокала, тарелку с разогретой пиццей.

— Тоже будешь? — вскидывает брови и разливает по бокалам.

А почему бы и нет?

На часах стрелка ползёт дальше и дальше, в бутылке вина становится всё меньше. Во второй бутылке, которую я достала из бара. А мы с Семёном сидим и болтаем.

Странно так… необычно. Просто разговариваем, тихо смеёмся, листая фотки Насти в смартфоне, рассказывая друг другу о ней. Больше я, конечно, говорю. Как прошёл её первый год, как села, поползла, пошла. Как первый раз в два года стащила мою помаду и разукрасила ею всё лицо.

— Это притом, что я была рядом с ней в комнате, представляешь? — развожу руками, а потом в который раз поправляю упавшую на лицо непослушную прядь волос, а Семён чисто автоматически отслеживает это моё движение. — Заканчивала перевод в ноутбуке.

— И как, макияж получился гламурным?

— Ага. Не считая, что помада водостойкая и оттирать пришлось с усердием.

— А зачем вам водостойкие помады? Их же потом надо как-то смывать?

— Чтобы не размазывались, — хихикаю. — На бокале чтобы не оставались, на чашке, на парнёре… Ну! — мы оба пьяны и уже заговариваемся. Всякую ерунду несём. — Сам смотри.

Подтаскиваю сумку, которую оставила на стуле, достаю оттуда свою тёмно-красную помаду. Раскрываю пудру с зеркалом и крашу губы. Получается ярко.

Потом беру свой бокал с вином и делаю глоток.

— Видишь? — показываю чистое стекло. — Абсолютно никаких следов.

— Да ну нафиг, — сводит он брови. — Я всегда думал, что после поцелуя с девушкой с накрашенными губами и сам буду как размалёванный клоун.

— Нет, — хихикаю, — точно не с такой помадой. Эй!

Вздрагиваю, когда он тянется и прикасается пальцем к моей нижней губе. Мир начинает вращаться, кровь бьёт в голову, будто я ещё один бокал выпила.

— И правда не красится, хм. А если сильнее потереть?

Семён снова тянется к моим губам и касается их. Я отшатываюсь, но то ли благодаря вину, то ли стул подо мной неустойчивый, а, может, и всё разом, но теряю равновесие. Не просто теряю — падаю! Рефлекторно пытаюсь ухватиться за Семёна футболку, но он тоже не пример устойчивости, и вот мы валимся на пол вдвоём.

— А-а, — выдыхаю протяжно, когда боль удара о пол расползается по спине и заднице. Хорошо, что Семёну