Варварский берег - Валерий Большаков

– Усвоил, – зыркнул бандюган. – А только я всё по правде выложил.

– Ладно.

Сухов повернул коня, отъезжая. Быков и Жан вопросительно посмотрели на него.

Олег пожал плечами, и те сразу взялись за Тристана, распутывая на нем веревки.

Сначала бандюган даже помогал им в этом, а после стал беспокоиться. И не зря – Жан, скалясь в тридцать два зуба, затянул на шее у Тристана петлю, а Ярослав перебросил свободный конец через сук.

– Эй! Эй! – заорал наемник. – Ты же обещал мне жизнь!

Сухов сделал удивленные глаза:

– А разве я отнимаю ее?

В следующий момент веревка натянулась, и ноги Тристана оторвались от земли, задергались, словно в страшной пляске.

Досмотрев чужую смерть, Олег сказал:

– В Орлеан! Нам всё равно по дороге.

Орлеан, выстроенный на берегах Луары, помнил еще кельтов, основавших город Ценабум.

Но он чем-то не полюбился Юлию Цезарю и был разрушен. Через триста лет император Аврелиан прикинул, что неплохо бы и восстановить городишко.

Сказано – сделано. Так и возник Аврелианум, перекрещенный варварами-франками в Орлеан, – «Между небом и Луарой», как гласит девиз на городском гербе.

Ориентируясь по колокольням собора Сен-Круа, Олег пробирался узкими улочками, плотно застроенными фахверковыми домами.

Мостовые были на удивление чисты – то ли сильный дождь прошел, смывая помои, то ли орлеанцы вдруг застеснялись опорожнять ночные вазы за окно. Скорее все-таки дождь был.

Монастырь Святого Германа отыскался на окраине.

Окруженная высокой каменной стеной, обитель отгораживалась от жилых кварталов обширным пустырем, заросшим великанской травой, где паслись козы.

С противоположной стороны пролегал зеленый луг, по которому бродило стадо коров. Буколика.

За оградой монастыря возвышался странноприимный дом, к которому с торца притулилась высокая звонница.

Подъехав к основательным, даже так – фундаментальным – воротам, Сухов спешился, ухватился за молоток, подвешенный на цепочке, и постучал.

Калитка отворилась неожиданно скоро.

Весь проем двери занял постного вида монах в черной, давно не стиранной рясе, подпоясанный веревкой, как то и полагалось бенедиктинцу.

– Что ищете в стенах обители сей? – сладко пропел он.

– Мне бы отца-келаря повидать, – ответил Олег, – или настоятеля.

– Я тут келарем тружусь, зовут меня Малахия, а их преподобие отъехали.

Сухов молча протянул ему два с половиной денье. Малахия напрягся, но монетки принял.

– Пойдемте, дорогие гости, – пробормотал он, – тут недалеко…

За стенами монастыря обнаружился просторный дворик-клуатр, почти со всех сторон застроенный службами и людскими – конюшнями, сыродельнями, коптильнями, больницей с травохранилищем и прочим хозяйством.

Рядом с подворьем тянулись возделанные гряды, а дальше, за домом аббата и почивальнями, торчали кладбищенские кресты.

Лошадей «великолепной пятерки» приняли юные послушники, с уважением поглядывавшие на шпаги и палаши дорогих гостей, и келарь этаким колобком покатился к странноприимным палатам.

Из церкви доносился смиренный хор, выводивший Dies Irae:

Tuba mirum spargens sonum

per sepulcra regionum

coget omnes ante thronum.

Mors stupedit et natura

cum resurget creatura

judicanti responsura…[2]

Величавая латынь разносилась надо всею обителью.

– Сюда, дорогие гости, – прогнулся отец келарь, отпирая двери и поднимаясь по винтовой лестнице на второй этаж. – Келья, что в самом конце коридора, отведена для брата Корнелия.

Сухов молча поклонился и зашагал по плитам, глушившим шаги. Малахия торопливо ковылял рядом.

Остановившись около двери последней кельи, он открыл ее, просовываясь внутрь и выпевая:

– Благодарение Господу…

Ответом ему был пистолетный выстрел, прогрохотавший резко и оглушающе.

Бедного келаря отбросило, а изнутри раздался вопль: – Это не он! Это келарь!

Быков ворвался в келью со шпагой наголо. Его встретили двое молодцев с клинками.

Олег, вошедший следом, заметил распахнутое окно и витой канат, свисавший с подоконника. Канат подергивался.

– Жека! – резко сказал он. – Паха! Мухой во двор!

Этот гад спускается по веревке!

– За мной, братан!

– Живьем брать демона!

Комов с Лобовым затопали по коридору, а Сухов бросился на помощь Яру.

Тому приходилось нелегко – «телохранов» Корнелий подобрал себе умелых.

Быков прижался к стене, ожесточенно отбиваясь, и Олег сразу же отвлек на себя одного из умельцев – остролицего, с проседью в длинных, но редких волосах.

Сухов, вооруженный палашом, решил воспользоваться преимуществом сабли и, отбив удар остролицего, полоснул его по боку.

Противник оказался вертким и не дался, заработав лишь неглубокую царапину, но тут же совершил молниеносный выпад, норовя провертеть в Олеге второй пупок.

Сухову эта идея пришлась не по вкусу – скрестив клинки, он ударил остролицего ногой в колено.

Тот утратил равновесие и нанес «крестьянский удар» – стегнул Олега шпагой.

Погорячился. А вот палаш сверкнул снизу вверх, оставляя кровоточащую рану на животе умельца с проседью.

В следующую секунду клинок ударил сверху, подрубая шею. Готов.

Ярослав заполучил рану на плече, не шибко опасную, но обильно сочившуюся кровью.

Выпад Сухова остановил дуэль, и Пончик тут же ринулся оказывать Быкову первую помощь.

Олег, не дожидаясь друзей, бросился в коридор – и чуть было не попал под пулю. Навстречу ему бежали трое монахов, вооруженные старыми фузеями.

Сухов метнулся в келью, и в тот же миг грохнул выстрел. В распахнутой створке образовалась дыра – кулак пролезет.

Олег выхватил свой излюбленный «флинтлок», пооглядывался – на топчане, где почивал брат Корнелий, валялся пистолет. Рукоятка еще одного выглядывала из-за пояса седого.

В следующий момент перед входом затормозил бенедиктинец, вскидывая свой чудовищный огнестрел.