Мы еще вернемся в Крым - Георгий Свиридов

– Это правда?

– Правда, – сказала она.

– Вот видите, призналась! – нахраписто оживилась женщина. – Приезжал!

– Он у тебя останавливался? – спросил Алексей, ища выход их создавшейся неприятной ситуации.

– Нет. Побыл всего несколько минут и уехал, – ответила Лара.

– Ясно? Побыл несколько минут и уехал! – Громов брал инициативу в свои руки. – Это дом известного художника, сюда многие ходят. Даже за границей знают художника, хотя он давно умер. Приехал, посмотрел и уехал. Что тут плохого и враждебного советской власти?

– Вроде ничего, – пожал плечами главстаршина.

– А это Лара Шнайдер, дочь художника, ясно? – представил он Лару. – И моя школьная подруга. Мы с первого класса за одной партой сидели, ясно? Мы тоже заглянули к ней и продукты принесли.

– Я ж не знала, что тут художник жил, – потупилась женщина.

– Что-то не припомню я, чтобы вы на этой улице жили? – сказал Громов. – Не помню!..

– Я приезжая, недавно поселилась. Из Симферополя я. Бежала от немцев, спаслась. Да не успела эвакуироваться пароходом, задержалась.

– Теперь все понятно! – строго сказал Денисов. – Извиниться придется, гражданочка, за оскорбительные слова!

– Простите меня, пожалуйста, извините, – женщина шмыгнула носом, утирая глаза концом платка, и стала пятится к двери. – Пойду я.

– Мы тоже отчаливаем, братишка! – сказал Денисов и, взглядом окинув стол, деловито произнес: – Сухота одна, даже горло нечем промочить. Петруха!

– Тут я! – отозвался моряк.

– Неси одну штуку!

Тот принес темную бутылку французского коньяка.

– Трофейный, – сказал Денисов, ставя бутылку на стол, – от нас вам! Сам пробовал. Слегка клопами попахивает. Но ничего, пить можно!

Патруль, топая ботинками и оставляя влажный след на полу, удалился. В комнате стало тихо, только мерно тикали часы на стене и продолговатая гирька на цепочке тянула время из будущего в прошлое.

– Может, продолжим, товарищи? – предложил Сагитт. – Картошка стынет.

– Дело! – согласился Громов и обратился к хозяйке дома. – А что за генерал?

– Дальний родственник по линии отца, – ответила Лара, – о его существовании в Германии мне, по большому секрету мама рассказала в первый день войны. Генерал этот, а тогда молодой лейтенант, был и в Феодосии, гостил у нас, еще двадцать лет назад, когда немцы оккупировали Украину.

– Понятно, – сказал Алексей, откупоривая бутылку коньяка.

– А как его фамилия, если не секрет? – поинтересовался Сагитт.

– Длинная фамилия, – ответила Лара. – Вильгельм Гюнтер фон Штейнгарт.

– Штейнгарт? – переспросил Алексей.

– Да! – ответили Лара.

Алексей и Сагитт многозначительно переглянулись, улыбнулись.

– Вы что, его знаете? – удивленно спросила Лара.

– Встречались, – ответил Громов.

– Алеша своими руками его держал и телом прикрывал, чтобы генерала случайные пули не поцарапали, – пояснил Сагитт.

– Это правда, Алеша? – спросила Лара.

– Правда. Мы Штейнгарта прихватили на въезде в Феодосию, когда он с охраной драпал из Керчи, и таким манером спасли его. Можно считать, жизнь ему сохранили, – рассказал Громов. – А то на полной скорости запросто угодил бы под залповый огонь. Крейсера, эсминцы и остальные боевые корабли десанта как раз в тот момент дружно ударили из всех батарей, накрывая порт, ближайшие кварталы и эту дорогу.

– А так генерал Штейнгарт, – продолжил Сагитт, – целехоньким и без царапин вместе с его драгоценным портфелем, при нашем дружеском сопровождении был посажен на подводную лодку, она и доставила его в Новороссийск. А вчера московское радио предало заявление правительства СССР, и на весь мир рассекретила те документы Гитлера, которые первым из русских держал в руках и читал Алексей Громов. Вот за это я и предлагаю выпить!

Рудольф облегченно вздохнул, когда патруль покинул дом. Вытер вспотевший лоб. Пронесло! Перекрестился, мысленно поблагодарил Иисуса и Святую Марию. Облизнул пересохшие губы. А когда услышал имя генерала, встрепенулся и насторожился. Слушал, затаив дыхание.

Дядя Вильгельм жив! Жив!

Рудольф нервно улыбнулся. И ему не стоит рисковать собой, лезть черту на рога. Он снова вытер лоб. Надо вытерпеть, переждать, пережить последние часы пребывания в этой, будь она проклята, Феодосии! До спасительного вечера осталось совсем немного времени. Черт с ним, с этим русским боксером! Повезло ему! Пусть живет…

Рудольф осторожно и тихо, стараясь не шуметь, как ящерица, пополз в подземелье, свое спасительное логово.

3

Рудольф не закрыл крышку, оставил ее открытой, чтобы слышать все, что происходит в доме. Лара после ухода боксера с другом некоторое время сидела в одиночестве. Видимо, переживала встречу со своим чемпионом, а потом ушла на кухню и слышно было, как она там тихо напевала веселую песенку и мыла посуду. Нашла, чему радоваться! А Рудольф лежал, слушал ее радостное пение, грыз ногти и невольно задумывался о превратностях судьбы. Сколько переживаний выпало ему сегодня за один день! Узнал, что дядя Вильгельм жив. И узнал от кого? От врагов, от русских. Скоро за ним придут, чтобы его спасти. И кто придет? Мусульмане, враги христиан. А можно ли им верить? Не слишком ли он легко, опрометчиво доверяется татарину Осману и его сородичам? В голове одна за другой возникали тревожные мысли, страхи и опасения. Не возьмут ли татары его в плен и не станут ли требовать крупного выкупа?

Все может быть. Такие случаи бывают. Сам читал. У дяди Вильгельма великолепная библиотека. Рудольф невольно вспомнил книгу барона де Тотта, побывавшего в Крымском ханстве и посетившего именно Феодосию, тогда носившую название Кафа, в 1769 году, где барон описывал возвращение крымских татар после набега на Подолию, очевидцем которого он был:

«Пять или шесть рабов разного возраста, штук 60 овец, около 20 коров или волов, – обычная добыча одного татарина. Головки светловолосых детей выглядывают из грубого кожаного мешка, привязанного к луке седла; молодая русоволосая женщина или девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать ее сидит сзади на крупе лошади, за спиной – отец или муж на одной из запасных лошадей, сын на другой запасной, а овцы и коровы впереди.

В Кафе, в центре города, ближе к порту, расположен невольничий рынок Кан, что в переводе с тюрского обозначает “Кровь”. Татарские набеги заканчивались доставкой плененных на невольничий рынок. Рынок в Кафе – самый крупный работорговый рынок в Европе. Обширная территория обнесена высоким забором, крепкие дубовые ворота выходят к морю, где на пристани пришвартованы корабли. На самом рынке имеются объемные подвалы, полуподвалы для невольников. По тогдашним деньгам, здорового мужчину продавали за 120 таньга или русских рублей, самого тщедушного, тощего за 50. А когда бывал в Москве, у русских можно было корову купить за 60 копеек…»