Как я съел асфальт - Алексей Швецов

Никто ему не ответил на заданный вопрос. Лишь одна из девиц злобно оттолкнула от себя тарелку с салатом и проворчала:

– И вам всем тоже приятного аппетита!

– Вот, никто, оказывается, не знает, – счастливая улыбка засияла на устах Саши, – а я думал разные мысли по этому поводу. Если расширить дырки в полу туалета, чтобы только туда делали, чтобы не промахивались, а, наоборот, попадали… точнее, чтобы были точнее… тогда будет неудобно. Неудобно будет и даже опасно. Я думал, долго думал. А потом придумал, точнее, понял, а еще точнее, отчетливо врубился. Врубился в то, что даже если совсем не делать пола, а сразу яму, точнее, одну большую дырку, то и тогда никто не попадет. Меткость… она просто не является, просто не входит в число добродетелей россиян. Точность – это отнюдь не черта пытливого русского ума. Дело-то оказывается в менталитете русского человека… Русский, он как привык? Все по-быстрому, по-скорому, все как-нибудь. Так что писать в туалете обращения к посетителям с правилами пользованиями отхожим местом – это мартышкин труд. Русские действуют вопреки! Если сказано «Не трогать!», он обязательно потрогает. Если написано на скамейке «Окрашено!», непременно пальчиком пощупает, даже если садиться на эту скамейку не собирался. Даже дорогу, дорогу мы как переходим? Обязательно на красный свет. А если выскочат на дорогу двое, а тут неожиданно автомобиль – то разбегаться они будут, несомненно, в разные стороны. Если у соседа обновка появилась, то ему тоже такую надо! Надо срочно. Здесь и сейчас. И он покупает. Покупает, переплатив в два раза. А на почте, услышав, что за оплату телефонной квитанции с него возьмут проценты, тотчас уходит. Бежит в отделении связи и на всей этой афере экономит пять рублей.

– К женщинам это тоже относится? – заинтересовалась девушка, потерявшая аппетит.

– Конечно! – Саша даже подпрыгнул от охватившего его возбуждения. – Если вещица модная, то, несмотря на фигуру, как-нибудь, лежа на диване, они натягивают ее на свои целлюлитные бедра. Молнию застегивают так, что дышать больно. Но терпят. А как же… красота требует жертв. А еще русские – оптимисты, глупые, наивные как дети. Если покупают выпивку, то берут одну бутылку, потому что свято надеются, что остановятся после первой. Но после первой все равно пойдут. Пойдут за второй, точнее, побегут.

– Саша, а это прямо-таки готовый тост. – Антоша радостно поднял стакан с коньяком. – За это стоит выпить. Обязательно выпить. Ну, чтоб, как Саша говорил, за второй не бегать!

Паша тоже весело салютовал стаканом с соком. Все дружно выпили, включая девушку с потерянным аппетитом.

А потом еще пили. Пили и веселились. Даже Саша умудрился пару раз удачно пошутить. Но в самый разгар веселья к столику несмело и как-то уж очень осторожно подошел человек. Саша давно не встречал таких стопроцентных иноходцев. Перед ним был эталон этого типа людей, самый настоящий ортодоксальный иноходец, реликт своего рода.

Выцветшая клетчатая рубашка на мужчине была застегнута на все пуговицы, точнее, до самого верха. Воротничок рубашки смешно топорщился. Наметившийся животик плотно обтягивали давно мечтавшие об утюге брюки. Свои штаны он, как это делали все иноходцы, натянул очень высоко. Только покрой брюк мешал ему поднять их еще выше, до самой груди. От этого брюки казались короткими и едва доходили до щиколоток. Черные прилизанные волосы казались специально смазанными маслом. Взгляд мужчины был робким, точнее, застенчивым и каким-то невидящим. Ступни его ног сильно смотрели внутрь. При ходьбе его правая рука параллельно следовала за правой ногой, то же самое происходило с левой стороной. А еще каждому своему шагу иноходец помогал головой, наподобие того, как это делают голуби.

За всей этой колоритностью зачастую скрывались добродушные, беззлобные, точнее, безобидные люди. Присущая им замкнутость граничила с аутизмом. Иноходцы редко спиваются, точнее, почти никогда. Им не надо дополнительных стимуляций, они довольствуются малым, и какая-то мелочь приносит им больше радости, чем сомнительная эйфория от алкоголя. Они редко создают семью, часто всю жизнь живут с мамами, которые, в свою очередь, обладают сильным характером и как бы подминают под себя индивидуальность сыновей.

В школе они тихие троечники. А еще они безропотные работяги. Нудная, тяжелая работа воспринимается ими как нечто неизбежное, как данность. Но только ни в коем случае нельзя давать им заданий, требующих самостоятельных решений. Они всего лишь исполнители.

Вот такой иноходец прервал застольную беседу друзей.

– Антон Игоревич, – понурив голову и пряча взгляд, обратился он к Антоше, – я еще написал. Не посмотрите?

Мучительно закатив глаза к небу, Антоша скорее промычал, чем сказал:

– Чусов, вы меня достали. Рукописи я принимаю в редакции.

– Но, Антон Игоревич, а может… с оказией…

– Как вы узнали, где я, как нашли меня? Чусов, вы следите за мной?! – Антоша повысил голос.

Чусов молчал. Видимо, Антоша угадал, а Чусов испугался, что его тайну раскрыли. Антоша безнадежно махнул рукой:

– Ладно, давайте вашу писульку.

Чусов протянул папку, которую он все время сжимал в руках.

– Достали эти писаки! – зло проворчал Антоша, когда Чусов растворился, словно ниндзя. – Житья не дают! Везде находят. Ладно, потом выброшу. – При этом Антоша указал рукой на лежавшую на столе папку с бумагами.

– Выбросишь? – удивился тогда Саша.

– Конечно, – жестко произнес Антоша. – А что прикажете с этим делать?

– А вдруг там шедевр, а вдруг там нечто?! Нечто из ряда вон выходящее…

– А там и есть нечто. Нечто глупое и отвратительное. Я эту публику насквозь вижу. Я на расстоянии чувствую, на что каждый из них способен. И этого Чусова я пробовал читать. Правда. Я честно осилил пять строк. Пять строчек его бумагомарания. Это и впрямь из ряда вон…

Саше стало дурно. Он вдруг подумал, что и его поэму вот так… Вот так же выбросят в ближайшую урну его труд. И никто… Никто и никогда не прочтет ее. Не прочтет поэмы и не сможет отчетливо ощутить тех глубоких мыслей, что Саша думает. А еще ему стало жалко Чусова. И Саше стало так дурно, что он почувствовал отчаянное желание выйти на воздух и хлебнуть его вечерней свежести.

– Я пойду покурю, точнее, подышу воздухом и покурю, – мрачно сообщил он товарищам и резко вышел из-за столика.

Саша стоял и курил. Курил и думал. Думал мысли. Мысли приходили разные и не очень приятные. А еще Саша понял, он твердо понял, что путь к славе усеян не звездами, а усыпан шипами. И продраться, пролезть сквозь эти шипы непросто, а даже наоборот – тяжело.

– А, вот ты где? – Саша вздрогнул от голоса незаметно подошедшего Антоши. – Что-то тоже на воздух потянуло. Небо-то какое сегодня! Кажется, любую звездочку можно достать рукой, достать и потрогать.

– Выбросил? – спросил Саша, далеко в сторону отбрасывая окурок докуренной сигареты.

– Чего? – не понял Антоша.