Кровавый песок - Фридрих Незнанский

Превосходного настроения не испортила даже смерть Елизаветы Петровны. Тем более, что старушка незадолго до своей кончины, прописала ее у себя. Будто чувствовала свой скорый уход. И теперь на правах законной и единственной наследницы Тамара въехала в собственную квартиру. Она стала, пусть и не коренной, но москвичкой.

Единственным, кто не радовался событиям последних дней, был осиротевший Виссарион. Он заметно постарел, почти не выходил во двор и, забившись в давно облюбованный уголок на кухне, следил подслеповатыми глазами за передвижениями Тамары. Оказалось, что с годами его воинственный пыл по отношению к ней не поубавился. Как только она приближалась, Виссарион выгибался, взъерошивал мех и пытался шипеть. Получался жалкий хрип. Видимо, он по-прежнему чувствовал себя в доме хозяином, а Тамару признать ему не позволял кодекс кошачьей чести.

На второй день Тамара начала «собирать его чемоданы». Их оказалось всего ничего — старенькое блюдечко для молока и прочей еды. По-барски наполнив его сметаной, она открыла входную дверь и выманила в подъезд отупевшего от старости кота. Когда Виссарион наелся, что называется, от пуза, оказалось, что дверь закрыта. Он поднял истошный крик. Тамара приоткрыла дверь и, — увесистый пинок под зад спустил Виссариона вниз по лестнице. Еще сохранившейся частью здравого рассудка он понял, что жизнь его круто изменилась — и не в лучшую сторону — и присоединился к лазающим по помойкам бездомным четвероногим. Хотя такого пансиона, по его мнению, он никак не заслужил.

Отец, конечно, помог Тамаре с ремонтом и покупкой мебели. И вскоре квартиру покойной Елизаветы Петровны невозможно было узнать. Она превратилась в уютное гнездышко начинающей актрисы.

Тамара с головой окунулась в жизнь столичной Мельпомены. Гастроли по стране с театром им. Маяковского, в перерывах съемки в кино, банкеты, многочисленные приглашения и поклонники, шампанское, и, конечно, цветы, цветы, цветы. О Родионе Кичигине она забыла.

Выходить замуж Тамара не спешила. В стране назревали перемены, пока еще смутно понимаемые неподготовленным к ним сознанием. Она присматривалась, как присматривается, притаившись в густых ветвях дерева, рысь в поисках добычи, и выжидала. Ей нужен был надежный, уверенный в себе человек, который бы сделал в браке ее еще счастливей, чем она была сейчас.

— А вас, Жигунов, я попрошу остаться!

Фраза сакраментального звучания еще не имела. Шел только семьдесят первый год, до появления Штирлица, как крупнейшего фольклорного феномена советской эпохи, оставалось еще четыре года. Толик Жигунов удивленно поднял разбитую бровь — и все.

Тренер подождал, пока остальные уйдут в раздевалку.

— Почему вдруг на «вы»? — первым спросил Толик.

— Странно, что именно этот вопрос вас интересует в первую очередь, молодой человек. Я бы, скажем, поинтересовался, зачем меня попросили остаться. А еще лучше — помолчал бы и послушал, что мне скажут. Но если вы спросили… Ну, ладно, давай на «ты», если такой стеснительный. Объясняю: человек должен чувствовать, что заслуживает уважения. Только тот, у кого есть это внутреннее чувство, и пользуется у людей уважением. Понятно?

— Нет.

— Хорошо, объясню проще: вчера я сказал, чтобы вынесли из раздевалки бутылку из-под минералки. Вас оставалось двое, ты ее принес, но забрал не ты — Вовка Лобухов, хотя он к ней даже не притронулся, отказался. Почему? Он среди всех самый хилый и самый затюканный? Нет, он старше тебя на год, он кэмээс, без пяти минут мастер и тяжеловес. Но сам считает себя не мужчиной, а пацаном. Переростком. Поэтому и воспринял мои слова в свой адрес. А ты посчитал, что при наличии Вовки выносить мусор — западло. — Толик насупился и молчал. Это он умел хорошо. — Глаза подними! — усмехнулся тренер. — Все правильно ты сделал. А я специально эксперимент провел, ты что думаешь, мне та бутылка мешала? Ее все равно уборщица забрала бы, еще и обрадовалась бы — двенадцать копеек. — Толик глаза поднял, но хмурого выражения лица не изменил. — Поехали, в общем, отвезу тебя в одно место. Давай переодевайся скорей, жду.

Приехали к тренеру домой, а может и на дачу, в районе Хлебниковского лесопарка. Место глухое, дом на отшибе, темно, хоть глаз выколи: тренировка закончилась в восемь, пока добрались — без четверти девять, а на дворе конец сентября. Толик застрял на пороге, тренер не пригласил его пройти дальше. Сам он быстро, не разуваясь, направился в дальнюю комнату, и через минуту вернулся с охотничьим ружьем.

— Пошли.

Они прошагали около километра по лесу параллельно кольцевой дороге в направлении Алтуфьевского шоссе, передвигаясь практически на ощупь. Можно было бы идти по обочине вдвое быстрей, но тренер, видимо, не хотел показываться на людях ночью с ружьем и подъехать к цели на машине тоже по какой-то причине не хотел. Все это здорово напоминало детские игры в «войнушку», за исключением того, что Жигунов ни по возрасту — через три месяца шестнадцать, ни по комплекции — восемьдесят пять килограмм, перворазрядник по вольной борьбе, на ребенка походил. Тренер — тем более. И ружье было настоящим.

Вышли к просеке. Вдоль нее тянулась линия электропередач, и деревянные фонарные столбы. Некоторые фонари горели. Под одним из них, примерно метрах в тридцати сидела огромная овчарка. Увидев людей, она зарычала и медленно пошла на них. Тренер взвел оба курка и передал двустволку Толику.

— Стрелять умеешь?

Толик промолчал, подождал, пока овчарка подойдет поближе, метров на семь-восемь, и высадил заряд прямо ей в морду.

— Почему ждал так долго? — удивился тренер, — могла бы прыгнуть, не успел бы глазом моргнуть. Она сегодня утром одну девчонку чуть до смерти не задрала.

— Я же не знал, что ружье пулей заряжено, — ответил Толик, — вдруг там дробь. Вообще, я в охоте слабо разбираюсь, охотничье ружье раньше никогда в руках не держал.

Тренер взял у него двустволку и дал взамен охотничий нож.

— Дело нужно закончить.

Они подошли к столбу, у которого сидела овчарка при их появлении. Там копошились пять слепых щенков. Толик хотел спросить, зачем нож, не проще ли их утопить, а еще лучше продать на рынке или просто раздать знакомым — породистые же, но промолчал. В кармане у него лежал полиэтиленовый пакет с яблоком и бутербродом. Пакет он надел на руку, чтобы не запачкаться кровью и быстро заколол всех пятерых.

— Надо закопать, — сказал он тренеру, возвращая нож, предварительно воткнув его несколько раз в песок, чтобы стереть кровь.

— Не надо. Завтра закопают. Я скажу.

На первое дело он пошел спустя неделю. Как и положено, первый раз стоял на шухере. Работали тренер и еще один тип лет двадцати двух-двадцати трех, Толик его не знал. Похож на борца, судя по повадкам — блатной, наверняка уже отсидел.

Тренеру было тридцать девять, он сам ежедневно по четыре часа тренировался и находился в великолепной форме. Но, увидев, как он выбивает ногой дверь, Толик про себя назвал его дедом и подумал, что тренер зря лезет на рожон: мог бы найти еще одного исполнителя. Или доверить физическую работу ему, Толику. За стояние на шухере он получил сто рублей и был страшно горд. Хотя по его прикидкам тренер с тем типом унесли тысяч по пять, минимум, — он разглядел мельком толстую пачку четвертных. Товарищ, видимо, не внимал призывам хранить деньги в сберегательной кассе.