Товарищ Павлик. Взлет и падение советского мальчика-героя - Катриона Келли

Обвинительное заключение послужило основой для официальной версии жизни и смерти Павлика, впервые озвученной на суде, а затем использованной в ранних биографиях героя. «25 ноября 1931 Морозов Павел подал заявление следственным органам о том, что его отец Морозов Трофим Сергеевич, являвшийся председателем сельского совета и будучи связан с местными кулаками, занимается подделкой документов и продажей таковых кулакам-спецпереселенцам, за что Морозов Трофим и осужден на 10 лет ссылки»[105]. Затем Павлик разоблачил своего деда в попытке скрыть кулацкую собственность. Зимой 1932 года он также обличил Арсения Силина в невыполнении норм сдачи зерна и продаже телеги картофеля спецпоселенцам. Кулуканов, укравший 15 пудов ржаного зерна у сельсовета, поделился с Сергеем Морозовым своими опасениями, что Павлик донесет о краже в сельсовет. В свою очередь, Данила угрожал Павлику смертью, если тот не выйдет из пионерской организации. Драка из-за седелки (в протоколе сделана комическая опечатка — «селедки») произошла 25 августа. И, наконец, 3 сентября в заговоре против Павлика наступила развязка: Данила убил его и Федора в лесу. Что касается Ксении Морозовой, то она злобно глумилась над Татьяной в присутствии соседей: «Татьяна, мы наделали мяса, иди, ешь его» [206—213].

Официальная версия событий выглядит малоубедительной даже в свете материалов, собранных в официальном деле. Обвинительное заключение ссылалось на цитаты — например, об угрозе Данилы убить Павлика, если тот не выйдет из пионеров, — которых не было в свидетельских показаниях. Кроме того, показания использовались следствием выборочно и отличались сумбурностью и непоследовательностью, в чем нельзя упрекнуть сам нарратив, который неукоснительно придерживался основной линии и, с точки зрения советского правосудия того времени, казался убедительным. Отважный не по годам пионер поддерживал советский строй и разоблачал предателей, включая собственного отца, за что с ним — руками его двоюродного брата, злобного врага Советской власти, и при соучастии деда и бабки — расправились мстительные кулаки. Обвинительное заключение утверждало, что все трое Морозовых полностью признали свою вину. История на этом заканчивалась, оставалось только преподнести ее «советскому народу» в зале суда.

Выражение «показательный суд» впервые публично употребила, кажется, «Пионерская правда», объявившая (как оказалось, поторопившись), что «показательный суд» непременно состоится «через несколько дней». Как только следователи поняли, что показательный суд станет в их работе кульминационным моментом, они начали репетировать со свидетелями и защитой эту публичную драму, в которой следственный процесс должен был увенчаться торжеством «пролетарской справедливости», предъявленной широкой общественности в зале суда. Судьи, руководившие такими показательными процессами в реальной жизни, обладали всеми правовыми полномочиями. Устраивались также агитационные суды над вымышленными персонажами и показательные дебаты, на которых обсуждались политические достижения советских лидеров, в том числе Ленина[106]. Председательствовал «народный судья» или другой представитель советской судебной власти, а в заседатели выбирали кого-нибудь из общественности. (В случае суда над «убийцами Морозовых» председательствовал «член [областного] суда» [217], т.е. более высокопоставленная фигура в судебной иерархии, как это было принято на процессах по статье 58 Уголовного кодекса[107].)

Подзащитные и свидетели давали клятву, вызывались для дачи показаний и подвергались перекрестному допросу в соответствии с общепринятой процедурой. Однако обвинение выдвигалось не только прокуратурой, но и общественными обвинителями, рекрутированными из профессионалов советского агитпропа. На процессе по делу об убийстве Павлика Морозова в этом качестве выступали корреспондент «Пионерской правды» Елизар Смирнов и представитель Уральского обкома комсомола Урин.

Весь антураж процесса был оформлен таким образом, чтобы вызывать ассоциацию скорее со спектаклем или юбилейным торжеством, нежели с «выездным заседанием Уральского областного суда», как официально называлось это событие. По всему Тавдинскому району проходили демонстрации и политические собрания, приветствовавшие начало слушаний. В немыслимом количестве писем и телеграмм с требованием наказать «озверевших кулаков» выражалось организованное общественное мнение. Заседания проходили в тавдинском доме культуры, как можно догадаться — имени Сталина. «Всходы коммуны» сообщали: «на сцене в глубине [висел] портрет Павлика», судьи, свидетели и подсудимые сидели тут же, на сцене, а подсудимым отвели место на тесной и неудобной скамейке под охраной двух молодых людей, вооруженных штыками. Обвиняемым была предначертана роль презренных злодеев, поверженных мощью советского государства.

Поскольку показательный процесс — это все-таки не только театральное, но и юридическое действие, смысловые несовпадения между обвинительным заключением, заготовленными речами общественных обвинителей, призванных дать ретроспективную оценку всему делу, с одной стороны, и показаниями подсудимых, с другой, могли смазать впечатление. Было крайне важным, чтобы подсудимые точно сыграли свои роли в этом сценарии, поэтому на допросах их заставляли много раз дословно повторять показания. В эпоху Большого террора, когда судьбу арестованных решали «тройки», сама логика следствия была иной: следственные ритуалы обращались вовнутрь. Работа по моральному подавлению и «перековке» обвиняемого происходила «камерно», поэтому протоколы допросов тех лет велись менее тщательно. Главное — заставить «врага» подписаться под обвинительным заключением, а не признать свою вину в зале суда.

Публичный характер показательного суда доставлял его организаторам довольно много хлопот. Во времена, когда следствие и суд проходили за закрытыми дверями, отказ обвиняемого от предварительных показаний не имел особого значения. (Такие случаи происходили: например, писатель Исаак Бабель на допросах соглашался с обвинениями, но впоследствии отказался от своих признаний, поскольку знал, что его расстреляют в любом случае.) Однако на публичном процессе отказ подсудимого от своих показаний мог испортить все дело, поскольку нарратив обвинения требовал полного соответствия с материалами предварительного следствия. Как постановила в 1924 году коллегия Центрального исполнительного комитета Коммунистической партии, цель процесса состояла в демонстрации правильности заранее принятого решения, а не в исследовании его мотивов и обоснованности. Поэтому надо было знать наверняка: свидетели и подсудимые скажут все, что требуется. Согласно официальному протоколу процесса по делу об убийстве Морозовых (его полной стенограммы не существует), все прошло сравнительно гладко.